В той же тюрьме, что и Мария-Роза-Жозефа, содержался генерал Луи-Лазар Гош (1768 1797), сын отставного солдата, «из простых», который начал свою карьеру в 15 лет помощником конюшего и через 10 лет, будучи 25-летним, продолжил её в чине генерал-лейтенанта и командующего французской Мозельской армией, в качестве какового провёл несколько выдающихся военных операций и приобрёл такую славу, что войска желали видеть его командующим всеми вооружёнными силами Франции. Влиятельный политический деятель, член Комитета общественного спасения Луи-Антуан де Сен-Жюст, однако, продвигал на этот пост своего протеже генерала Жана-Шарля Пишегрю (также «из простых», как и Гош), и потому убедил Максимилиана-Франсуа-Мари-Исидора де Робеспьера, также члена Комитета общественного спасения, игравшего в нём ведущую роль, в опасности генерала Гоша для Республики. Гош был арестован, заключён в тюрьму и вышел оттуда только после термидорианского переворота в июле 1794 г., уничтожившего Робеспьера и его соратников, включая Сен-Жюста. Тогда же на свободу вышла и Мария-Роза-Жозефа, которая в тюрьме стала любовницей Гоша (вот интересно, кто и каким образом обеспечивал любовникам, официально признанным врагами народа, условия для свиданий в тюрьме?). Была ли причиной их отношений любовь или всё же необходимость получать от Гоша некие важные сведения, которые мужчина может дать женщине в расслабленно-интимной обстановке, да ещё в преддверии казни, которая кажется неизбежной? Чего ж в таких обстоятельствах «придерживать» информацию? Всё равно не пригодится уже. А будущей Жозефине ох как пригождалась такая информация: для передачи «кураторам» и поддержания надежды на своё освобождение и главное на безопасность детей. Гош после освобождения из тюрьмы продолжил совершать военные подвиги на службе уже не Конвенту, но Директории, а Мария-Роза-Жозефа, по всей вероятности, продолжала от Гоша добывать информацию тоже уже не для деятелей Конвента, но для должностных лиц Директории, из которых Баррас был главным. Возможно, что и эта информация, в том числе (при всём том, что после тюрьмы Гош стал в своём поведении мягче и осторожнее), привела к тому, что бедняга Луи-Лазар был отравлен, как утверждалось, немецким врачом в 1797 г., в 29-летнем возрасте.
Кстати, любопытно а возможно, имеет психологическое значение то, что все упомянутые люди, кроме Робеспьера и Барраса, фактически были погодками, годы их рождения отличались незначительно (Александр Богарне, например, был старше жены на три года, а другие упомянутые мужчины были кто на год младше, кто на год старше Жозефины), т.е. принадлежали к одной и той же возрастной страте. Большинство, кроме Гоша и Пишегрю, принадлежало и к одной и той же социальной группе дворянству. То есть, говоря другими словами, это были разборки между своими за славу, власть и деньги. А женщина, Мария-Роза-Жозефа, была мячиком, который в этом матче пинали их ноги.
Была ли она красива? Нет. Была ли привлекательна? Да, очень. «Что-то в ней было, что безумно нравилось. Это была настоящая женщина».3 Говорили о неподражаемой плавности её движений, о её певучем голосе. Просто сирена! Манкая креолка с Мартиники стала одной из merveilleuses, прелестниц, появившихся в Париже после термидора. Прелестницы отличались свободой поведения и нарядов. Вместо кринолинов, фижм и корсетов они носили платья a-la greque из лёгких, иногда полупрозрачных тканей, подчёркивающие все достоинства ничем не стеснённой женской фигуры. Летняя обувь не скрывала прелестные ступни, оставляя их в значительной мере открытыми. На щиколотках merveilleuses часто носили браслеты, заметные вследствие слегка укороченных юбок, уже не подметавших пол, как раньше. Руки обнажались почти до плеч. Злые языки прозвали всё это «голой модой». Мадам де Богарне не просто входила в число столичных merveilleuses, она была из merveilleuses Поля Барраса наряду с Терезой Тальен, Жерменой де Сталь и мадам Рекамье. Все эти дамы были моложе мадам де Богарне: де Сталь на три года, Тальен на 14 лет, Рекамье на десять. Все прелестницы Барраса в своих домах вели светские салоны, где собиралось избранное общество и текли свободные беседы о политике и об искусстве. Возможно, содержание некоторых бесед становилось известно Баррасу, который, вероятно, иногда кое-о-чём нужном ему спрашивал своих прелестниц и при необходимости давал им необременительные маленькие поручения. Лишь у merveilleuse мадам де Богарне в Париже не было своего дома. Баррас подарил ей особняк на улице Шантерен. За верную службу? За любовь? За то и другое в совокупности? Скорее всего, здесь необходим не один, а два предлога: и «за», и «на» за и на верную службу, за и на любовь Однако дама была уже немолода, в год заключения брака с Бонапартом ей исполнялось 33 года. В конце XVIII века это был таки возраст! Пора было глубоко задуматься о том, как упрочить положение своё и детей свежесть ушла, прелесть увядает и, несмотря ни на какие технические таланты к исполнению рекомендаций Кама-сутры, придётся от клиентов из высшего света постепенно перейти к клиентам пониже, а затем и вовсе исчезнуть с горизонта мадам Удачи. Так что предложенный Баррасом брак с генералом, пусть даже с бедным и не очень привлекательным внешне, приходился кстати.