Но, старясь проникнуть во внутренний мир этого, вулкано-подобного темного создания, появившегося на свет божий в облике Григория Распутина, мы все больше и больше убеждаемся, что был он, Григорий Ефимович, существом верующим. И верил он в себя, как бога. Думаю, что он действительно периодически очень сильно ощущал себя Христом и это передавалось другим, его приближенным: и Александра Федоровна, и Анна Вырубова, и сам Николай II, называли его Христом не из-за большого к нему уважения (а последнее, конечно, имело место быть) и не для того, чтобы польститься (что нередко все они делали), а в силу внушения, которое шло к ним от Распутина. Натура раздвоенная, внутренне болезненная (все тот же результат кровосмешанных браков). Распутин невольно передавал свое сильное внутреннее напряжение окружающим. А это воспринималось, то как гипнотизм, то как магнетизм, то как аура или индусское биополе. На самом деле это было обычное психическое напряжение и непроизвольное индуцирование (психологическое заражение), легко поддающихся этому лиц.
Как-то Распутин сказал: «Когда мы получаем от господа какое-нибудь боголепие и его потопчем, то сделается в нас пустота, святыня не у места». Говорил он это под впечатлением о Бейруте, где Распутин побывал по пути в Иерусалим, где Георгий Победоносец сокрушил змия. Говорил он, конечно, не о себе. Но сказал о себе весьма точно.
5. Одна приватная беседа между Распутиным, Бадмаевым и монахом Илиодором о странностях русской души или абракадабра
«Слово абракадабра давно известно в Европе и Азии. Еврейские магики вместо абракадабра принимали слово авракалан».
(И.П.Сахаров. «Сказания русского народа»).Распутин и Илиодор направились в гости к Бадмаеву, предварительно созвонившись с ним но телефону. Бадмаев принял их сегодня в своем доме на Невском (дом 4, вход со двора). Поднявшись на третий этаж по крутой лестнице с деревянными перилами, гости очутились на небольшой площадке перед тяжелой, обитой железом дверью. Три раза, как договорились с хозяином, крутанули звонок. После некоторой паузы дверь бесшумно стала отворятся кнаружи, оттесняя Распутина и монаха к самому краю лестничной площадки. За входной дверью оказалась еще одна дверь, покрытая тесненной кожей. Она была открыта вовнутрь квартиры. На высоком пороге между дверьми стоял Бадмаев, широкое лило его ласково и добродушно улыбалось. «Да какие гости к нам пожаловали, встретил он Распутина и Идиодора, мягким жестом приглашая их войти, Ну, проходите же, осматривайтесь. Чай будем пить, у меня тепло».
Григорий Ефимович был в этой квартире впервые. Его привел Илиодор, который бывал здесь у Бадмаева неоднократно. Пришли просто так, пообщаться, попить чайку. В прихожей, большой и квадратной, Распутин осмотрелся. Скромно, чисто. Слева обычная вешалка с верхней одеждой. Справа зеркало в раме из красного дерева, по краям которого по бронзовому канделябру. Широкий простенок разделял двери правая вела в гостиную, левая в рабочий кабинет. От прихожей, вправо уходил длинный узкий коридор в подсобные комнаты. Влево короткий, такой же узкий коридор, соединяющий прихожею с комнатой для гостей. Бадмаев жил одиноко, прислугу отпускал рано и «дорогих гостей» принимал сам.
Так вот, на этом широком простенке Распутин увидел много знакомых и незнакомых лиц на фотографиях разных размеров, вставленных в одинаковые простенькие деревянные рамки и под стеклом. Под каждой фотографией или прямо на ней дарственная надпись (слова благодарности, признательности, любви и дружеские слова), того, кто на ней запечатлён. «Вот так иконостас у тебя, Петр Александрович!», воскликнул Распутин, несколько обескураженный этой коллекцией. «Ты их, что, всех лечил?»
«Да, нет, так, заскромничал вроде бы Бадмаев, друзья, товарищи помогаем, вот, друг другу!»
Распутин подошел поближе. Прямо перед ним висел Щегловитов Иван Григорьевич, министр юстиции, председатель Государственного совета. Веером от него располагались портреты двух: Струве Отто Васильевича, академика, директора Пулковской обсерватории и его однофамильца писателя и философа Петра Бернгардовича (того и другого Распутин знал лично). Знал он также и журналиста Суворина Александра Сергеевича, редактора «Нового вpемeни». Рядом с ним благородное с иудейским профилем незнакомое лицо, слова благодарности и подпись И. А. Ефрон. Чуть повыше незнакомый Сабашников С. В. Совсем маленькая фотография князя Феликса Юсупова и прямо на ней каллиграфическим почерком выведено: «Бадмаеву великому лекарю. Дружески». Неестественно узкая фотография молодого человека с печальным лицом, на груди у которого мелким почерком написано «Петру Александровичу Бадмаеву друг мой, брат мой!» и подпись «Семен Надсон».
Распутин и Илиодор направились в гости к Бадмаеву, предварительно созвонившись с ним но телефону. Бадмаев принял их сегодня в своем доме на Невском (дом 4, вход со двора). Поднявшись на третий этаж по крутой лестнице с деревянными перилами, гости очутились на небольшой площадке перед тяжелой, обитой железом дверью. Три раза, как договорились с хозяином, крутанули звонок. После некоторой паузы дверь бесшумно стала отворятся кнаружи, оттесняя Распутина и монаха к самому краю лестничной площадки. За входной дверью оказалась еще одна дверь, покрытая тесненной кожей. Она была открыта вовнутрь квартиры. На высоком пороге между дверьми стоял Бадмаев, широкое лило его ласково и добродушно улыбалось. «Да какие гости к нам пожаловали, встретил он Распутина и Идиодора, мягким жестом приглашая их войти, Ну, проходите же, осматривайтесь. Чай будем пить, у меня тепло».