Спи, малыш, я песенку спою,
Спи, мой ангел, баюшки-баю!
Через щель на крыше видно небо,
На тебя, мой маленький, не каплет.
На ночь получил кусочек хлеба,
Я тебя укрыла своим платьем
Спи, малыш, я песенку спою,
Спи, мой ангел, баюшки-баю!
Спи мой ангел, набирайся силы,
Я б хотела все тебе отдать
Мы проели все, что только было
Может быть, придет к нам благодать?..
Спи, малыш, я песенку спою,
Спи, мой ангел, баюшки-баю!
Нет работы, где ее найду?..,
Завтра по дворам с тобой пойдем
Может быть, на хлеб и подадут?:.
Мы за это песни пропоем.
Спи, малыш, я песенку спою,
Спи, мой ангел, баюшки-баю!
Скоро для подрастающего ребенка станет близким понятие «бедность». Он поймет и начнет различать уловки, к которым вынужденно прибегают взрослые для прикрытия своей бедности.
Младенец видит много лиц,
И слышит часто пение.
Приятней песен райских птиц
Младенцу колыбельная.
Как истину ему познать,
Когда обман с пеленок?
Когда дает «пустышку» мать,
Сосет ее ребенок?
Растет ребенок, с ним обман,
Какие формы, краски?..
Потом ребенок станет сам
Из правды делать сказки.
Исходя из вышеизложенного, прихожу к серьезнейшему выводу: моему крохотному герою, далекому от всякой мысли, еще здорово повезло. Он родился в семье, где появление было желаемым. Его встретила теплая крестьянская изба. Принимала роды бабка-повитуха, уступающая акушерке только в знании об инфекции, которая может быть и в периоде родов. Правда, бабы деревенские отличались и крепостью духа и силою тела, да еще с учетом надежды на поддержку сил небесных. Может поэтому, население России значительно прирастало, несмотря на то, что и гражданские чины, и воинские начальники смердов не жалели. Одна беда у женщины во все времена была роды наступали без предупреждения, и задержать их не представлялось возможным. И каждому младенцу, где бы он ни родился, предстояло зацепиться за жизнь. Слишком много неприятностей ожидало его, при которых мать оказывалась бессильной. Мир, в который входил Новый человек, был одновременно прекрасным и жестоким. Чем ответить маленькому человеку на то, что не нравится ему? Только криком.
Кричи, малыш, кричи,
Да так, чтоб был услышан!
Да, не терпи, да, не молчи,
Чтоб слышали и свыше!
Чтоб слышен был на небесах,
На жизнь, имея право,
Иначе попадешь впросак,
И сгинешь не за славу!
Часто кричит малыш, не просто капризничая, а потому, ну, уж очень есть хочется, а чаши матери молока не содержат. Терзает грудь, а оттуда капли жидкости, мало, чем напоминающие жирное материнское молоко только появляются, а не струйками текут. Откуда молоку взяться, если мать голодна?
Грудь сморщенная чаша
Свисает чуть не до пупа;
Нет в пище рыбы, творога и мяса,
Суп жиденький, картошка, да крупа
Движения сосущего излишни,
Терзает, присосавшись, грудь малыш,
Еду привычную он ищет,
Нет молока, он получает шиш!
Не стану останавливаться на грудном вскармливании, поскольку у новорожденного, тезки апостола, не было возможности впиваться беззубым ртом в грудь матери, и тем более, сосать ее. То ли он был настолько слаб, что сил не хватало для этого, то ли у него еще не сформировался сам рефлекс сосания, только он не только не брал грудь, но и отворачивался от нее. Приходилось сцеживать грудное молоко в чашку, делать из ваты фитиль и капать каплями на отверстие рта. Ребенку ничего не оставалось иного, как слизывать мешающие ему капли. И в последующие, дни старания матери натыкались на полное отсутствие контактов между ней и младенцем. Ребенок не брал соска, не принимал и резиновой соски, удавалось поддерживать жизнь его, только тем, что продолжали капать молоко на губы. Он, слизнув несколько капель, отворачивался в полнейшем изнеможении от предшествующих «тяжких» усилий. Оказалось, что потребности в пище у маленького Петра были крайне малы. Набухшая грудь матери постоянно болела. Потом она перестала вырабатывать молоко. Пришлось переходить на искусственное кормление. А оно прямой путь к множеству болезней. Они и не заставили себя долго ждать
Мать боялась болезней, которые так и цеплялись за ее «сокровище», едва перешагнувшее двухмесячный период жизни. Она создавала столько поясов обороны, что изобретательности ее можно было только дивиться, но болезни находили с легкостью необыкновенной бреши в ее цитадели. Тем более что атаки болезней следовали одна за другой. Перерывов почти не было. Казалось, что неокрепшему созданию, едва ли улучшившему свои физические данные, не справиться с болезнями, а он мучился, но жил, там, где и крепкие дети не справлялись
Крепкий духом, крепкий телом,
И здоровье валом прет
Жизнь внезапно отлетела
Ну, а «слабенький»? Живет!
У того несчастный случай,
Иль от дури суицид
А второй не прыгнет с кручи,
И в огонь не побежит!
И в бою не с голой грудью
Слабый действует умом;
Нет ошибок крупных, грубых,
И вернется в отчий дом.
Выпьет рюмочку за встречу,
Павших в битве, помянет
Так, зачем пустые речи?..
Слабый разумом живет!
Деревня того времени, когда происходили описываемые события, вниманием медицины не была избалована. Наиболее частым представителем ее был судебный медик. Его появление на селе приносило немало бед, поскольку в крестьянском обществе действовало правило круговой поруки, и за гибель одного из членов все несли ответственность, Чиновнику вольготно чувствовалось в среде абсолютно безграмотных крестьян. Можно было трактовать законы, как только душе заблагорассудится. Селян можно было обвинить в чем угодно, было бы только мертвое тело, да еще со следами насильственной смерти. А уже выудить из карманов бедолаг последние денежки, было делом простой техники, в которой чиновники были виртуозами высочайшего класса. Что касается здоровья, жизни и смерти обычной, естественной, то тут все объяснялось повелением Бога: «Бог дал Бог взял!» Можно ли было спорить с Богом самим?.. Что оставалось делать моему, чересчур юному герою, если на расстоянии 12 верст в окружности не было не только «дохтура» но и «фершала» порядочного. Людьми относительно духовного склада, врачующими пациентов оставались знахарки, а материального, грубого характера действий коновалы. Значит, оставалось надеяться на заступничество апостола Петра. Нет, не ошиблись взрослые, обратившись к его заступничеству. Далеко не смешно было дать такое мужественное имя младенцу с едва тлеющейся жизнью.