Ну как? насмешливо спросил Левитан.
В ажуре Бляха-муха! ругнулся Славик. Испачкался весь!.. Посветите сюда, вытащил он свою белую сорочку из брюк.
Левитан осветил фонариком большое кровавое пятно на сорочке.
Во сука! недовольно бросил Славка. Видно, даванул я сильно, из нее кровища фонтаном
Больше он ничего произнести не успел. Какая-то сила подбросила меня с земли. Я, не помня себя, что есть силы врезал ему в лицо. Славка от неожиданности упал навзничь. Я прыгнул на него и стал бить кулаками куда попадет: по лицу, по бокам, по груди. Славка был крупнее, крепче меня. Он быстро вывернулся, вскочил. Но я снова сбил его с ног. Он был сильнее меня, но почему-то не сопротивлялся, то ли был ошеломлен моим напором, то ли еще почему. Я бил его ногами изо всех сил, пинал, бил и плакал, бил и плакал. Потом мне говорили, что я как-то странно по-волчьи выл, подвывал себе в такт ударам. Оттащили меня от него лишь тогда, когда Славка перестал шевелиться.
Славку увезли в больницу, а я, не заходя домой, пошел пешком в Уварово в милицию. Я думал, что убил его. Так и заявил дежурному милиционеру. Но Славка оклемался. У него была выбита челюсть, сломаны ключица и три ребра. На вопросы следователя я отвечал, что подрались мы из-за неприязни к друг другу. Поспорили и подрались.
Первые дни я был в шоке от всего случившегося, но потом, помнится, как-то быстро смирился с происшедшим, успокоился, не боялся следователя, понимал, что лагеря мне не избежать. Жаль было терять институт, но я сообразил написать заявление в деканат до суда, попросил вернуть, выслать документы в Масловку в связи с семейными обстоятельствами. Боялся я одного: тюремной камеры. Наслышан был о ее нравах, о прописке, которой не избежать новичку, о мальчиках-петухах. Я всегда не терпел насмешек и издевательств над собой.
И вот я в камере. Гулко захлопывается за мной железная дверь, гулко стучит в груди сердце. Кажется, стук его не слышен лишь потому, что я сильно прижимаю к груди матрас с закатанными в нем подушкой, одеялом и полотенцем. Камера большая. Человек десять смотрят на меня. Я чувствую, что они с одного взгляда поняли, что я малолетка и первоходочник. Я же вижу только их силуэты, для меня они темная одноликая пока масса, под общим названием уголовники. Я вижу несколько свободных нар, потом мне скажут, что это не нары, а шконки, говорю громко и бодро, стараясь показаться бывалым, но голос невольно вздрагивает: «Привет!» и шагаю к ближней свободной шконке. Но меня останавливает один из уголовников, пожилой мужик в клетчатой сорочке с закатанными рукавами, руки густо синеют наколками, указывает на другую, подальше от двери. Я без слов подчиняюсь, сбрасываю свою ношу на железные сварные прутья, раскатываю матрас и начинаю натягивать на него дрожащими руками грубую матрасовку. Занимаясь делом, я из всех сил стараюсь не глядеть по сторонам, но спиной чувствую, что за мной наблюдают. Я не тороплюсь. Постелю, что дальше делать, как вести себя не знаю. Тоска и страх! Жуткое напряжение во всем теле. Наконец постель застелена, я сажусь на нее и обхватываю голову руками. Через минуту слышу как кто-то присел рядом, слышу голос.
Скверно, братишка?
Рядом со мной сидит парень чуть постарше меня, чернявый, с реденькими усиками и чуть опущенной вниз нижней губой. Я качаю головой, показывая: да, плохо!
Кличут тебя как?
Я чуть не сказал: Петя, но быстро сообразил, что мое имя легко обыграть: петя-петушок, петух на жаргоне гомик, пидор и ответил быстро:
Петр!
Петруха, значица А меня Толян, протянул он руку.
Я пожал.
Откуда ты?
Из Масловки
Не слышал что-то Где это?
Рядом с Кисилевкой, слышу я голос от стола.
Значит, к нашему разговору прислушиваются. С одной стороны, это меня ободряет, а с другой заставляет сильнее напрячься.
Шьют тебе какую статью?
Драка двести шестая
Хулиганка значица. Баклан, бакланчик пока мы будем звать тебя Белый, провел он по моей голове рукой от лба к затылку, взъерошил волосы.
Я быстро пригладил их рукой. Волосы у меня за лето выгорели на солнце, были белыми.
Ты, верно, слыхал, без прописки у нас нельзя Получил жилплощадь, пропишись, будь добр!
Раз надо жму я плечами, стараясь говорить уверенно. А внутри меня, помню, все напряжено, натянуто. Всеми силами я стараюсь сохранить достоинство, не унизиться. Страшно боюсь унижения!
Я слышал, что прописывают в камере железной ложкой по заднице, и решил терпеть.
Пошли к столу.
Возле него поигрывал блестящей столовой ложкой высокий парень с прыщами на лбу и щеках.
Сыграем в переглядки? весело и насмешливо подмигнул он мне.
Я растерялся от неожиданности, не понял его.
Как это?..
Кто первым моргнет, тому пять ложек по жопе.
А тебе-то за что? ляпнул я.
В камере засмеялись.
Ты сначала перегляди! обиделся прыщавый. Садись!
Мы сели напротив и уставились друг другу в глаза. Значит, прописка это игра, а не простое избиение, тогда не страшно, думал я, глядя в его серые и какие-то мертвые, ничего не выражающие глаза. Всеми силами я старался не моргнуть, смотрел и смотрел в мертвенную пустоту его гляделок, смотрел до тех пор, пока они не стали расплываться передо мной, покрываться туманной мглой. Я чувствовал боль в глазах, сухую резь, но не моргал, держался. Я не понимал, что делаю глупость, наживаю себе врага, жестокого врага, поэтому с радостью услышал вскрик: