К белому На твою рубашку, да и у меня платок-то белый
Ну и пусть, громко, как бы с безразличием, говорит он, а сам украдкой поднимает с дороги палку. Полуночник, словно угадав его намерение, больше не показывается.
Подождав ещё немного, Мишка разочарованно кидает палку далеко в овес. Она падает с шелестящим звуком.
Чего там? боязливо оборачивается мать.
Полуночник сел лукавит Мишка.
Дуришь ты
И снова они идут молча. Только скрипит тяжёлая корзинка: мать все чаще перебрасывает ее с руки на руку.
В корзинке городские покупки: электрический утюг, Мишкины учебники, городецкие пряники.
Отдохнём, мам. Вон уж наша Вьюнка, теперь всё равно дойдём И Мишка поправляет съезжающие с плеча ботинки.
Потерпи маленько, скоро подойдёт дорога к самому берегу и посидим у воды Умыться хоть
Мишка терпит.
Возле Вьюнки наконец они кладут покупки на мягкую траву, забродят через редкую осоку поглубже и с удовольствием не спеша умываются. Потом сидят на крутинке, свесив ноющие босые ноги в прохладную воду.
И не верится, что дошли, говорит мать, пошевеливая в воде ногами. Устал?
Нет, бодрится Мишка. Только палец немножко ноет
Мать поворачивает к нему голову.
Ах, окаянный! Как говорила, гляди под ноги. Ну-ко, покажи Ох, негодник Так надо хоть подорожника привязать. Иди ищи! прикрикивает она.
Возле тропинки Мишка разгребает руками холодеющую траву, а мать вытаскивает из корзинки и с треском разрывает белую тряпку.
Холодный сочный лист, хрустя, огибает жаркий палец, и Мишке кажется, что уже легче.
Поев сладких пряников и попив с ладошки, они опять садятся и смотрят на луг за речку. Лошади, видимо, наелись и теперь стоят, подняв головы, словно глубоко задумались, как им выбрести из тумана. Но туман уже надо всем лугом, и где-то в тумане одиноко покеркивает коростель.
Господи, как хорошо-о нараспев говорит мать. И чего делать в городах? Чего люди бегут?.. Вон ещё темно, а уж того гляди, и утро сейчас займётся. Всё-то спит, только мы с тобой полуночники
И впрямь, всё притомилось за долгий жаркий день и теперь отдыхает в прохладе ночи. Один лишь коростель всё спешит, торопится до дневного свету.
«Зря-зря-я» без конца отрывисто повторяет он. И наводит на раздумье его загадочный скрип.
Думается Мишке: там, в городе, пришёл с работы отец, режет хлеб, и от хлеба пахнет соляркой. Знал бы он, что пойдет нынче его Мишка уже в шестой класс, в новых ботинках, и займёт себе лучшую, пахнущую краской парту! Знал бы, что скоро в деревню будет ходить из города свой автобус Неуж не знает?
Вас кто нынче будет учить-то? неожиданно спрашивает мать.
Да разные Мария Петровна, Людмила Сергеевна, Циркуль Потом еще кто-то приедет Не знаю.
А это что за циркуль?..
Ну, Семен Степаныч, хромой, по математике его все так зовут.
Ай-я-яй!.. Что делаете Чтобы тебе не звать! Гляди!.. А то останешься на всю жизнь в деревне. Вот и будешь, как я Да ботинки-то поберегай, не трепли. На собаках шерсть бить обуви не напасёшься.
И она резко поправляет на голове платок.
А я на шофёра пойду Буду в город ездить.
На шофё-ра-а?.. Не выдумывай! В его город не пойдёшь! Поедешь дальше, в областной, в большой. Не хуже мы его Выучу!
Мишка подвигает ботинки поближе, думает: «Чего они ругаются?.. И почему отец, когда уходил, ничего не сказал мне? Ах, отец! Как бы ему сказать, что я тоже хочу быть шофёром, и вместе бы ездили на своих машинах, пили б в жару у ларька квас А что она понимает? В областной, такую даль»
Никуда я не поеду, вот и всё! вдруг выпаливает он.
Да ты что?! С ума сошёл, испуганно оборачивается мать. Всю-то жизнь в пыли, на полях. Подумай-ко, дурачок, ведь одна грязь
Она умолкает, глядит куда-то вдаль, потом уже тише добавляет:
Нет уж, уезжай останусь. Как-нибудь. И голос её дрожит, концом платка она вытирает глаза.
Мишка не отзывается, не шевелится. На душе у него тревожно и смутно. Он знает, что ослушаться матери нельзя, но жаль уезжать от Вьюнки, от этих лугов «И как тут всё останется без меня? думает он. Скорее бы вырасти большим, помирить их. Как они не понимают! Зачем ехать? В областной»
Зря-зря-я! по-стариковски покеркивает коростель. И чудится Мишке в его скрипе что-то мудрое, но лукавое.
Сонно плеснула в тёмной осоке рыба. Задрожала и долго качалась возле осочной кочки, где умывались, потревоженная звезда всё никак не могла успокоиться, остановиться на своём прежнем месте.
Чего-то выжидая, затих неожиданно и луговой наставник. Но как только звезда просияла вновь чистой спокойной зеленью, он опять завёл свой неторопливый, размеренный скрип.
А Мишка всё сидит, спустив одну ногу в воду, другую держит за палец рукой и, будто в последний раз, глядит на спящую Вьюнку, на старые притихшие вербы, подрезанные по низу молодым туманом.
Счастье в метельных дубах
Памяти Юрия Казакова
В том, всё ещё грозном, 1948 году брату Борису наконец исполнилось шестнадцать, и ему купили настоящее охотничье ружьё. Мне к тому времени было одиннадцать. Война закончилась, но есть почему-то хотелось всё больше, и казалось, так будет всегда, всю жизнь.
В военные годы мы уже вдоволь настрелялись из поджигов (кто-то получил раннее увечье), находились строем на уроках военного дела в школе, до одури наигрались в партизан возле сараев дома.