Но что же ожидало там?
Ещё издали увидел я на балконе жену. Спокойно и аккуратно, привычными чёткими движениями развешивала она ползунки и пелёнки.
«Неужто выздоровела?»
Оказалось, сегодня её перевели из роддома с сердечным приступом в другую больницу: переволновалась от предложения врача прервать беременность, а после успокоительного укола ещё больше расстроилась, думая, что её хотят усыпить и против воли сделать аборт. Зайдёт же такое в голову! Всё, в общем, произошло сегодня, в пятницу, а после обеда её отпустили на выходные домой. Но это ещё не всё. Представьте моё удивление, когда не только никаких хрипов и температуры, даже признаков недавней болезни у Даши не было! Совершенно здоровое, весёлое дитя сидело в кроватке, а Галя не хотела верить моему рассказу и уверению детей, что буквально в обед ребёнок был при смерти.
Папенька, она хрипела-хрипела, трещала Саша, и перестала. Я думала, она умерла, испугалась, сначала не шла, а потом пошла, а она спит и вся вспотела. Я её переодела. Маменька, правда. Мы сказки читали, а она «э-э» говорит. Правда
Hy-y?!. Ну-у?! то ли удивляясь, то ли не веря, приговаривала с улыбкой жена.
А мы наперебой уверяли её. И на сердце у меня было радостно, как на Пасху.
4
И сегодня я пребывал в предчувствии благодатного посещения. И, не понимая причины, то читал, то ходил, размышляя о прочитанном.
«Сын мой! От юности твоей предайся учению, и до седин твоих найдёшь премудрость Она соответствует имени своему, и немногим открывается Подставь ей плечо и носи, не тяготясь её узами Ибо наконец ты найдёшь в ней успокоение, и она обратится в радость тебе!»
А как у Пушкина?
О, милый сын, ты входишь в те лета,
Когда нам кровь волнует женский лик.
Храни, храни святую чистоту
Невинности и гордую стыдливость:
Кто чувствами в порочных наслажденьях
В младые дни привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
И ум его безвременно темнеет.
Это речь отца! А что мы слышали от своих? Говорили, правда: «Не будешь учиться, будешь всю жизнь на колхозном дворе коровам хвосты крутить». Но разве нас воспитывали? Написано же: «Если увидишь разумного, ходи к нему с раннего утра, и пусть нога твоя истирает пороги дверей его». Что было бы с нами, кабы не обивали пороги этих Божьих людей? Немного их было на пути. Сначала игумен Константин, потом архимандрит О., матушка Варвара из заброшенных келий московского Рождественского монастыря, с которой познакомился через своих московских друзей Щукиных в позапрошлом году, да мало ли
«Отдающийся блудницам губит своё наследство», прочёл дальше.
От кого и когда мы услышали это? Или: «Царь ненаученный погубит народ свой». А тут: «В руке Господа власть над землёю, и человека потребного Он вовремя воздвигнет на ней». В какой школе, в каком институте можно было такое услышать? А это? «Владычество переходит от народа к народу по причине несправедливости, обид и любостяжания. Господь вырывает с корнем народы и насаждает вместо них смиренных». Сколько в своё время было насмешек над словами Достоевского: «Смирись, гордый человек». Не понимали и метали бомбы. А чего достигли, что создали? Погубили и продолжаем губить наследство. Сказано: человек познаётся в детях своих, и что говорим: «Теперь какая молодежь-то пошла!» То есть, какая же? И откуда пошла? Не из тех ли она ворот, что и весь народ? «Глаза глупца на краю земли», говорит Библия. Но сколько выращено этих глупцов! А кабы знали, что «лучше умереть бездетным, нежели иметь детей нечестивых», разве бы так жили, тому учили? Да-а, скажут, попробуй, поучи. Время-то, время-то какое было! Это с оглядкой на «всех», на большинство. Но «все» ли так жили? Откуда же, эти Божии люди? Не в штольнях же и шахтах отсиживались они. Но кто видел и видит их теперь? Нет, надо сказать прямо: боимся и губим наследство. Не зря же сказано, что «лучше скудный знанием, но богобоязненный, нежели богатый знанием и преступающий закон»? А мы как рассуждаем? Да, мол, но с высшим образованием и пасти коров как-то Не по-царски, что ли? А Давид разве не царь был?
И так всё ходил, споря с «премудростью века сего», хотя и знал, что она всего лишь «мерзость пред Богом».
5
С обеда всё затянуло серой мгой, воздух насытился влагой. Накинул офицерскую плащ-палатку, с разрезами вместо рукавов.
Перевалив в дальнем конце заливных лугов по специальному переезду через дамбу, по шуршащей палой листве осинника вышли к островкам с подросшей отавой. К концу полуостровки сходились клином, отсечённые водой от дамбы. Обычно пущу стадо на такой полуостров, метров триста четыреста длиной, и сижу с книгой, дожидаясь пока нагуляются.
Так и в тот день. Пустил, раскрыл книгу и про всё забыл. Когда очнулся, стояла такая тишина, что даже слышно было падающую листву.
Я насторожился. Неужто опять легли? Побежал посмотреть. Каково же было моё удивление, когда ни одной живой души не встретил до самого перелива. Ушли! Через воду! Господи, помилуй! Беда-то ещё!
Торопливо перебрался по двум хлюпающим по воде осиновым жердям и, поминутно цепляясь плащом за кусты шиповника, побежал к дамбе. Пробираясь через смешанный молодняк и кустарник, поднялся по бетонным плитам наверх и почти в самом конце, километра за два, за три, увидел хвост стада, торопливо уползавшего в лес.