Жена подхватила меня за локоть и пальчиком указала на одну из танцевальных территорий, где средних лет танцор кружился вокруг больной синдромом Дауна девочки лет восьми-десяти. Девочка неуклюже перемещалась, ему приходилось буквально переставлять её, но с какой любовью к своей маленькой партнёрше совершал танцевальные па этот испанский идальго! Как плотная толпа, окружавшая танцующих, хлопала им и сопровождала каждый поворот девочки одобрительными восторженными криками. Ни тени насмешки над вынужденным человеческим уродством (этакой снисходительной злобы от созерцания собственного преимущества), ни наигранного веселья мы не увидели ни в одной из сотен пар глаз, окруживших эту скромную танцплощадку! Музыка окончилась. Танцор поклонился своей танцевальной избраннице и изящно поцеловал ей руку. Девочка неуклюже улыбалась и жалась к мужчине. Она была счастлива. Её маленькое счастье представилось мне, как пенная вершинка огромной волны человеческого добра, которое на моих глазах заплеснуло территорию будущей счастливой жизни на Земле
Уходили мы за полночь. Ветер музыки носился по тёмным каньонам городских улиц, пытаясь вернуть на набережную исчезающую в ночи толпу пританцовывающих горожан. Мы с женой так и не решились попробовать себя в настоящем испанском фламенко. Наша энергия ушла на восторженное созерцание чужого праздника. Впрочем, нет. В ту ночь мы стали лучше.
Закат вид с балкона
Я смотрю с балкона на заходящее солнце. Красивые девушки перебегают отрезок тротуара, входящий в перспективу моего созерцания! Красивые машины шелестят шинами по насыпи дороги, пугливо вьющейся под моим балконом! А я? Позабыв всё земное, всматриваюсь в огромный малиновый диск. Эх, глупый я человек! Зачем я наблюдаю это горделивое светило? Зачем сажаю сетчатку глаз и выжигаю роговицы беспечным сиянием будущего, когда сегодня у меня кончилось вино, зачерствел хлеб и поломался наконец телевизор?
Ореол благополучия обманывает нас. Как липкий агент недвижимости, он намеренно продлевает надежду на наше присутствие в лучшей жизни. И только кровавая плаха вечерней зари говорит кратко: «Спектакль окончен!»
На смерть товарища
Писать о смерти всегда неудобно. Неловкость этой темы заключается в постоянном ожидании житейского неблагополучия. Конечно, мы родились, чтобы жить. Но жизнь без смерти не полна. И в этом смысле два акта творения рождение и смерть совершенно равнозначны.
С будущим выдающимся физиком Валерием Ильичём Хлебниковым нас познакомила и сдружила школа. Помню его пламенеющие реплики на факультативных спецсеминарах по матанализу, или физике твёрдого тела. Наша школа значилась как физмат заведение 2 при Московском университете, поэтому к нам частенько захаживала университетская профессура «пообщаться с молодёжью». После школы наши с Валерой дорожки надолго разошлись. Я поступил в МИФИ, некоторое время работал в Курчатнике, потом резко всё бросил и «ушёл в художники», где и блуждаю по сей день «между небом и землёй». Валера с блеском окончил Физфак МГУ и, и, и
Встретились мы достаточно случайно через тридцать с лишним лет. Радости не было предела! Теперь же позволь, собеседник-читатель, предложить тебе, на мой взгляд, замечательное автобиографическое эссе, которое
Валера прислал мне на эл. почту, предваряя нашу встречу. Талантливый человек талантлив во всём. Мне представляется, что текст, который я привожу ниже, фрагмент высокой литературы.
Письмо (автобиографическое эссе) Валерия Ильича Хлебникова:
Ну, здравствуй, дорогой, милый мой человек!
Когда-то, из армии, ты писал мне письма, от которых щемило сердце и комок подкатывал к горлу. Уж не помню, что именно я тебе тогда отвечал, но на всю жизнь запомнил, как я ждал те твои письма и то ощущение сопереживания, которое они во мне вызывали. Впрочем, вряд ли мои ответы тебе могли в ту пору быть адекватными, ведь я никогда по сути не любил эпистолярный жанр, в соответствии с пошловатой байкой «лучше один раз увидеть, чем три раза услышать, и лучше один раз потрогать, чем три раза увидеть». Не писучий я был, но суть не в этом, и не в том, насколько соответствовали мои ответы твоим ожиданиям. По-видимому, тебе просто хотелось в ту пору обратиться к человеку, про которого было заведомо известно, что он тебя поймет. Ну так вот. Все в мире возвращается на круги своя.
Мы с тобой сейчас поменялись местами. За те несколько часов, что прошли с момента получения мною твоего e-mail, я отчетливо понял, что, скорее всего, никогда тебя больше не увижу, и не потому, что сейчас это технически невозможно, а просто потому, что мне нечего предъявить тебе из всей моей бескомпромиссной, но бесполезно прожитой жизни, и весь я со всеми моими кишками в принципе перестал быть кому-либо интересен, как личность. Это жестокая правда, но это правда.
Не ухмыляйся в усы. «Жаждой исповеди» это назвать нельзя, ты не священник, а если бы и был им, я бы пошел к другому. Просто я, как и ты тогда, прекрасно знаю, что «ты меня поймешь». Ещё мне казалось, что ты можешь помочь мне на старости лет устроиться на работу (на последней своей должности генерального директора организации со штатом 15 тысяч человек я мог, при необходимости, принять на работу практически любого, кто ко мне бы обратился, даже если это не очень близкий мне человек; мне это ничего не стоило). Но теперь на лицо несоответствие моего опыта профилю твоей деятельности. Поэтому меркантильный мотив отпадает. Быть может, это к лучшему. Потому что остается единственный, главный мотив. «Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен!».