Науки биология и этология о любви
«Здесь мы любовь рассмотрим через призму биологической сущности человека. Биология очень многогранная дисциплина, и взгляд на любовь сквозь эту призму порождает чрезвычайно широкий спектр оттенков. Можно рассмотреть биохимию любви через влияние различных гормонов, ферментов и нейромедиаторов на возникновение у человека данного специфического состояния (вскользь замечу: важную роль в этом процессе играет древнейший гормон пролактин, обнаруженный уже у амеб!); можно нейрофизиологию, изучающую процессы в нейронах мозга. Зачем это надо? Однажды известный астроном Артур Эддингтон заметил по сходному поводу: Изучая внутреннее строение звезд, мы вдруг обнаружили, что изучаем внутреннее строение атомного ядра. Это действительно так без знания устройства атомного ядра внутреннее строение звезд не понять. В изучении любви ситуация аналогична не заглянув в клеточное ядро, мы вряд ли сможем понять сущность этого загадочного чувства» [4].
Любовь и мыши: что общего?
Вводим молекулу любовь есть,
блокируем молекулу любви нету.
«Профессор факультета фармацевтики Страсбургского университета, директор лаборатории терапевтических инноваций Марсель Ибер попытался поднять научную литературу на эту тему, но не нашел вообще ничего. То есть в области науки данным вопросом вообще никто не занимался.
Однажды, это было в 2000 году, Томасу Инселу нейробиологу и фармакологу (мы обязаны значительным прорывом в том, что касается изучения эмоций, ныне директору Национального института психического здоровья США) рассказали об одних очень странных крысах, интересных своей нетипичной для крыс моногамностью. Эти крысы образовывали пары на всю жизнь, вместе растили детенышей и являли собой пример удивительной заботы друг о друге. Что особенно занятно, рядом с теми же крысами жили другие крысы, и у них всё было гораздо менее романтично: они спаривались с кем попало и особо своим потомством не занимались. «Хорошие» крысы жили под горой, а «плохие» на горе. При этом крысы принадлежали к одному и тому же виду, они ничем вроде как не отличались. Инсел, конечно, очень заинтересовался и теми, и другими крысами, принялся их изучать. Как именно он их изучал: отловил и на горе, и под горой крыс, взял у них анализы, стал исследовать эти анализы в своей лаборатории. Он сравнивал анализы «хороших» и «плохих» крыс, пытаясь найти отличие на молекулярном уровне. Но всё было одинаково. Он долго бился и, наконец, обнаружил разницу в количестве двух гормонов, вазопрессина и окситоцина. У крыс «хороших» уровень окситоцина был высоким, а у «плохих» низким.
Однажды, это было в 2000 году, Томасу Инселу нейробиологу и фармакологу (мы обязаны значительным прорывом в том, что касается изучения эмоций, ныне директору Национального института психического здоровья США) рассказали об одних очень странных крысах, интересных своей нетипичной для крыс моногамностью. Эти крысы образовывали пары на всю жизнь, вместе растили детенышей и являли собой пример удивительной заботы друг о друге. Что особенно занятно, рядом с теми же крысами жили другие крысы, и у них всё было гораздо менее романтично: они спаривались с кем попало и особо своим потомством не занимались. «Хорошие» крысы жили под горой, а «плохие» на горе. При этом крысы принадлежали к одному и тому же виду, они ничем вроде как не отличались. Инсел, конечно, очень заинтересовался и теми, и другими крысами, принялся их изучать. Как именно он их изучал: отловил и на горе, и под горой крыс, взял у них анализы, стал исследовать эти анализы в своей лаборатории. Он сравнивал анализы «хороших» и «плохих» крыс, пытаясь найти отличие на молекулярном уровне. Но всё было одинаково. Он долго бился и, наконец, обнаружил разницу в количестве двух гормонов, вазопрессина и окситоцина. У крыс «хороших» уровень окситоцина был высоким, а у «плохих» низким.
Инсел пошел дальше: он ввел «плохим» крысам окситоцин. И что же? Эти распутные крысы, которые совершенно не интересовались своим потомством, стали верными супругами и прекрасными родителями. Продолжая эксперимент, Инсел блокировал окситоцин у «хороших» крыс и верные супруги и прекрасные родители испортились во всех отношениях, они сразу же превратились в распутных и равнодушных. Оказалось, что, манипулируя с количеством окситоцина, можно полностью изменять поведение животных. Материнская любовь, отцовская любовь, моногамия и полигамия выяснилось, что всё это зависит от какой-то молекулы. Всего лишь один гормон и ужасное становится прекрасным, и наоборот. Мы привыкли относиться к материнской любви как к самой возвышенной вещи на свете, а что мы видим: вводим молекулу любовь есть, блокируем молекулу любви нету. На основании этого эксперимента М. Эмбер стал проводить научные исследования дальше и пришел к следующим выводам. Период послеродовой депрессии сопровождается резким падением гормона окситоцина; как только его уровень выравнивается, депрессия уходит. Также он выяснил, что высокий уровень окситоцина делает самок бесстрашными они вообще ничего не боятся, они готовы на всё, чтобы защитить своих детенышей. А если окситоцина не хватает, страхов гораздо больше. Страх перед собаками, например, обычно свидетельствует о недостатке окситоцина. Но и это еще не всё. Окситоцин гормон счастья. Когда малыш пьет молоко матери, он получает вместе с ним свою дозу окситоцина. И это действует на него как экстази. Молоко своеобразный наркотик, есть его ребенку очень приятно. Поэтому младенцы хотят есть как можно чаще сам процесс им ужасно нравится, молоко делает их счастливыми. Когда всё проходит удачно, мать вырабатывает с кормлением окситоцин и для себя, и кормление становится удовольствием для обоих. М. Эмбер исследовал более 500 взрослых мужчин. Он старался выбирать мужчин, из поколения в поколение отличающихся верностью и заботой о детях, и мужчин, которые сами выросли без отцов и продолжают ту же линию с собственными детьми. И ему удалось выделить ген, который отвечает за стабильные отношения, у верных мужчин цепочка этого гена гораздо длиннее, чем у неверных. С мышами он заходил дальше пересаживал «неверным» ген «верных» и добивался потрясающих результатов. Мать-мышь, бросившая своих новорожденных детей на произвол судьбы, возвращалась и начинала заботиться о них, проявляя чудеса самоотверженности. С людьми М. Эмбер пока не решается так экспериментировать. Теперь, казалось бы, можно порадовать тех людей, которым не удается хранить верность своим партнерам. У них есть оправдание можно говорить: «Ты извини, но это не моя вина, я просто биологически так устроен» [8]. В то же время человек, который стремится к развитию и хочет стать высокоразвитой, а если говорить проще достойной личностью, просто обязан знать особенности своего организма, но опираться в своих поступках он должен на рассудочную мотивацию. В идеале нести ответственность перед семьей, партнером по отношениям, обществом и следовать, вопреки своим гормональным позывам, по сути, инстинктам и генам.