Однако «Домострой» имел в виду воспитание «сокрушением ребер» отцом сыновей. Матери поднимать руку на чад сыновей, тем более дочерей, не полагалось. Ей отводилась иная роль. Это подтверждается и фольклором: «Дети балуются от маткиного блинца, а разумеют от батькиного дубца» [24].
Родители могли обратиться с жалобой на детей и к властям. В рамках упрощенного производства обоснованность обвинения ребенка в неблаговидном проступке не расследовалась довольно уже было жалобы, чтобы детей «били кнутом же нещадно, и приказати ими быти у отца и у матери во всяком послушании безо всякого прекословия, а извету их не верети» [25].
«Домострой» (отнюдь не будучи книгой «исчадием ада» для семьи) закреплял и определенные обязанности детей перед родителями: «любисе отца своего и матерь свою, и послушайте ихъ, и повинуйтеся имъ, пó Бозъ, во всемъ; и старость их чсите; и немощь ихъ, и скорбь всякую, отъ всея душа, понесите на своей вые: и благо вам будетъ, и долголѣтны будети на земли Аще ли кто злословитъ, или оскорбляетъ родителя своя, или кленѣтъ или лаетъ: сiй предъ Богомъ грѣшенъ, от народа проклятъ Сынъ и дщерь не послушливы отцу или матери, въ пагубу имъ будетъ» [26].
При этом, пишет Н. Л. Пушкарева, русской традиции соответствовало многочадие. В допетровской Руси оно являлось общественной необходимостью: именно оно обеспечивало сохранение и приумножение фамильной собственности, гарантировало, при многочисленных болезнях и морах, воспроизводство фамилии в частности и русского населения в целом [27].
Детей, отмечает автор, в русской иконописи XXIII вв. было принято изображать как маленьких взрослых, со строгими, недетскими ликами. Составители правовых кодексов относились к ним без снисхождения на возраст [28].
Если в семьях родовитых дети были скорее благо как продолжатели фамильного рода, а часто и вовсе радость великая, то в простых семьях отношение к ним было сложное, противоречивое: лишний рот, «с ними горе, а без них вдвое», «Бог дал, Бог взял»
При этом, пишет Н. Л. Пушкарева, русской традиции соответствовало многочадие. В допетровской Руси оно являлось общественной необходимостью: именно оно обеспечивало сохранение и приумножение фамильной собственности, гарантировало, при многочисленных болезнях и морах, воспроизводство фамилии в частности и русского населения в целом [27].
Детей, отмечает автор, в русской иконописи XXIII вв. было принято изображать как маленьких взрослых, со строгими, недетскими ликами. Составители правовых кодексов относились к ним без снисхождения на возраст [28].
Если в семьях родовитых дети были скорее благо как продолжатели фамильного рода, а часто и вовсе радость великая, то в простых семьях отношение к ним было сложное, противоречивое: лишний рот, «с ними горе, а без них вдвое», «Бог дал, Бог взял»
Поддерживались традиции патрилокальности, определенного предпочтения сыновьям перед дочерьми («дечи отцю чуже стяжанье», или, по В. И. Далю: «Дочь чужое сокровище», «Сын домашний гость, а дочь в люди пойдет»). Наблюдалась и иная тенденция: «Матери боле любят сыны, яко же могут помогати им, а отцы дщерь, зане потребуют помощи от отец» [29].
Однако, как отмечает Н. Л. Пушкарева, тенденции небрежения детьми, особенно девочками, противодействовала воспитательная работа церковнослужителей, стремившихся утвердить среди прихожан идеалы «благочестивого родительства» и материнской любви [30].
В народной традиции отсутствие детей считалось горем, да и традиция церковная (при всем воспевании безбрачия и девственности) также рассматривала бездетные браки как неблагополучные, что аналогичным же образом воспринималось и прихожанами: «Бог не дал своих родити, за мои грехи» [31].
В XVII в. произошли изменения во взглядах московитов на материнство, что привело к возрастанию роли матери в социализации детей. Иконография отликнулась особой радостью красок в изображении деторождения. Смягчению нравов способствовала и церковная проповедь к своим «чадам», требование «не озлобяти наказуя». В письмах родителей дети именовались ласкательно: «Алешенька», «Марфушенька», «Утенька» Рождались новые нюансы отношений, понимание неразумности, несамостоятельности, беззащитности ребенка, что весьма трудно было отыскать в прошлые времена.
«Давно оспоренный многими западными историками, пишет Н. Л. Пушкарева, тезис о том, что в доиндустриальное время дети больше работали, чем играли, не находит подтверждения и в истории русской семьи предпетровского времени». «Хотя церковные дидактики, продолжает автор, требовали воспитания детей в строгости, безо всяких игр и развлечений, хотя автор Домостроя настаивал: не смейся к нему, игры творя (т. е. не улыбайся, когда играешь с ребенком) жестокосердных матерей, способных строго запретить детские игры, и детей, лишенных матерня ласкателства, было немного» [32]. Матери в Московии часто были также главными защитниками интересов и здоровья своих чад, о чем свидетельствуют многочисленные челобитные на имя государя (конец XVII в.) [33].
Особую роль в «смягчении нравов» играли в русских семьях бабушки тем более что для России было характерно длительное существование неразделенных семей, с сохранением в них значительной роли пожилых женщин («Дочернины дети милее своих», «С моей бабусей никого не боюся: бабуся-щиток, кулачок-молоток») [34].