Боль проломленной головы многократно усугубилась болью от увиденного. И Перевалов в яростном и бессильном горе своем утробно, по-звериному завыл
С травмой черепа и сотрясением мозга Перевалов больше месяца провалялся в постели. Немного оклемавшись, подал заявление в милицию. В райотделе заявление приняли с большой неохотой. Сразу, мол, надо было, по горячим следам, да и то А теперь вот ищи-свищи Да и недосуг как-то огородными кражами заниматься. С убийствами да бандитскими налетами разобраться бы Тут намедни в соседнем садовом обществе целую крышу от дома увели рифленое алюминиевое покрытие сняли, чтобы как цветной металл сдать, одни стропила только и остались. А вы огород Тяжкие телесные при этом?.. А кто докажет? Надо было сразу к врачу за подтверждением бежать, справочку брать. Может, вовсе и не было никаких тяжких и телесных. Может, сам где за корягу запнулся да об камень башкой-то и навернулся И вообще, мил человек, топал бы ты отсюда подобру-поздорову и не мешал серьезными делами заниматься. А заявление?.. Ну, если так хочется пусть лежит. Однако гарантировать никто ничего не может
Больше на фазенде своей, на взлелеянном им и уже питавшем его надеждами на будущее участке Николай Федорович не появился. Словно отрезало. Как оградить плоды рук своих от чужих посягательств, он не знал, а продолжать, как ни в чем не бывало, с тупым упрямством начатое, полагаясь на везение и авось, Перевалов тоже не мог для него это было все равно, что пытаться согреть паровым отопление квартиры морозной зимой улицу. Не грело, конечно, и сознание того, что тебя, не моргнув глазом, могут порешить за ведро моркови или несколько кочанов капусты.
Но долго еще снились Перевалову дымящиеся головешки догорающего балаганчика и чудился запах дыма. Долго еще вскакивал он среди ночи в холодном поту с воплем: «Во-о-он!..», пугая жену.
12
Нос к носу с наглым бандитско-воровским мурлом Перевалову пришлось некоторое время спустя столкнуться еще раз. Теперь уже на барахолке или, как ее официально именовали, вещевом рынке.
Старый школьный приятель Перевалова (сидели когда-то за одной партой), тоже недавний инженер, весьма успешно, судя по его хвастливым рассказам, переквалифицировавшийся в челнока-коммерсанта, выслушав как-то при встрече жалобы Николая Федоровича на жизнь, предложил ему стать его компаньоном. Дело свое приятель расширял и нуждался в помощниках. Попробуй, сказал он, сначала в палатке поторговать, а как товар распродадим, поедем за новым за границу. Пока тебе пять процентов от выручки, дальше посмотрим, как дело пойдет.
После неудачной сельскохозяйственной эпопеи Перевалов был совсем на мели, поэтому с радостью согласился, даже не спросив себя, а сможет ли ведь за всю жизнь коробка спичек не продал.
Торговая его карьера, впрочем, закончилась так же стремительно, как и началась
Толкучка находилась на юго-восточной окраине города и начиналась сразу за трамвайным кольцом. По сути, это был еще один город, только торговый, состоящий из десятков палаточных рядов-улиц с бесконечной людской толчеей на них. В этом гигантском универмаге под открытым небом в палатках, контейнерах, с лотков и просто с рук можно было купить все от шурупа и карандаша до собольей шубы и суперсовременного автомобиля.
Торговое место приятеля находилось довольно далеко от центрального входа, но народу хватало и здесь.
Приятель торговал в основном кожаными куртками и обувью. Первые дни, вводя Перевалова в курс дела, он рассказывал о товаре, его свойствах, ценах, о том, как преподносить товар покупателю, и Николай Федорович дивился, с каким знанием дела и вкусом приятель об этом говорил. И не только говорил, но и преподносил ему практические уроки. Он выкладывал перед покупателем курточку, распахивал ее, заставлял щупать и кожу, и подклад, и замок-молнию, он прикладывал ее к плечам покупателя, чуть ли не силком впихивал в рукава ошалевшего от такого натиска клиента и все говорил, говорил, говорил, вознося хвалу товару, пересыпая искрометную речь свою шутками-прибаутками и каламбурами. Он был похож в эти моменты на завораживающую пением своим мифическую сирену, на сказителя-кайчи, слагающего на глазах изумленного покупателя эпос о замечательной кожаной курточке, счастливый обладатель которой сможет почувствовать себя настоящим мужчиной, почти что былинным героем.
Подобная легкость контакта и общения Перевалова восхищала, но самому была недоступна. Перед покупателем он деревенел, как кролик перед удавом, во рту появлялась противная сухость, язык прилипал к нёбу, и слова выцеживались с трудом и мучением.
«Лапши им побольше вешай, лапши! Ля-ля, тополя и все такое Особенно бабам. Они ушами не только любят, но и покупают», наставлял приятель.
Перевалов, пересиливая себя, пробовал следовать советам. Но «лапша» получалась какая-то вялая, кислая. Покупатели недоверчиво косились на него и отходили. Мрачнел и приятель, видя это.
Перевалову становилось страшно неуютно, даже знобко, и он с тоской думал, что и здесь, наверное, не попадет в струю нынешней жизни, что и тут ему не климат. И завидовал и приятелю своему, и соседям по торговому ряду, таким же, как успел понять, сродни ему, итээровцам, сумевшим перестроиться на новый лад и найти себе новую нишу.