Целоваться с Джереми было странно, но и очень приятно.
Мэгги никогда не целовалась с мужчиной, никогда не бывала в мужских объятиях… даже не стояла близко к мужчине, чтобы ощутить, что все в них иное. Буквально все! В них нет даже и намека на мягкость, они… твердые… целиком. Какого бы места она ни коснулась, везде только литые мускулы. И кожа совсем не нежная, а шершавая, бакенбарды колются. И пахли мужчины иначе. Кожей, лошадиным потом, табаком. Эти запахи обволакивали, пропитывали Мэгги. Теперь придется долго отмываться. Но они казались… правильными. Все в Джереми казалось правильным. И рука, обнимающая ее талию и притягивающая ближе, тоже правильная. Так и должно быть. Губы, покрывавшие ее лицо легкими жадными поцелуями, такие, как надо. Даже медленное соблазнительное обследование, которым занялся проникший в рот язык… даже это казалось правильным и естественным.
А вот ощущения, которые возникали у нее внутри, были отнюдь не нормальными. Мэгги понимала, что ей следовало рассердиться на Джереми за его дерзость. Следовало бы, в чем она не сомневалась, оттолкнуть его или хотя бы попытаться. Но она не могла… Не было ни сил, ни возмущения. С того момента, как он начал ее целовать, была только сладостная истома. Его тело прижималось к ее телу, пока Мэгги не откинулась на его сильные руки, уверенно поддержавшие ее. Она вдруг почувствовала себя хрупкой, нежной девушкой, какой всегда мечтала быть. Которой требовалась нюхательная соль, которую мужчина мог легко подхватить на руки и понести вверх по лестнице…
Но она чувствовала не только это. Что-то совершенно необычное происходило внутри. Одновременно с ленивой истомой появилось судорожное напряжение между ног, какая-то необъяснимая влажность. Плотские наклонности завладели ею, чего Мэгги всегда опасалась. Нечто заставляло ее ощущать себя мурлыкающей кошкой. И нельзя отрицать, что с той же настойчивостью, с какой Джереми прижимался к ней, она прижималась к нему… даже некоторые места ее тела буквально ныли, так они жаждали прикосновения…
Но когда рука Джереми нырнула туда, где разошелся лиф, чтобы ласкать ее грудь, Мэгги удивленно вздрогнула и застыла. Это было неправильным. Конечно, она никогда не испытывала более приятных ощущений, чувствуя, как его грубоватые пальцы нежно скользят по ее обнаженной коже, но плохо то, что ей слишком хорошо. Так хорошо, что если она не остановит Джереми сейчас, то потом уже не сможет.
— Джерри, — выдохнула она, когда он целовал ее шею.
— M-м. — Пальцы, скользнувшие в лиф, нащупали кружевную оторочку корсета, легли на атласную кожу.
— Джерри, — настойчиво повторила она, — прекрати…
— Почему? — В его голосе прозвучало искреннее недоумение, а руки, продолжая свое дело, бережно сжали затвердевший сосок.
Мэгги выгнулась навстречу, издав звук, похожий на стоны мартовской кошки.
— Джереми!
— В чем дело, Мэгги? — пробормотал он, приникая губами к ее вздымающейся груди.
Она попыталась оттолкнуть его голову и удивилась, какими шелковистыми были его иссиня-черные кудри.
— Джереми, — повторила она, испытывая боль от усилия побороть себя и броситься к нему в объятия, — Ты должен остановиться…
— Не могу, — отозвался он в ложбинку между ее грудей. Он осыпал поцелуями ее грудь, приближаясь к соску, остро упиравшемуся ему в ладонь. — О Господи, когда же это случилось?
Мэгги растерянно заморгала, смотря на темную голову, покоящуюся у нее на груди.
— Что случилось?
— Все это, — изумленно произнес Джереми, беря в руку другую грудь, и прежде чем она успела прикрыться, его губы сомкнулись на твердом соске.
Жаркая волна окатила ее, из горла снова вырвался жалобный всхлип желания.
Это было хуже, чем она предполагала.