Тащивший корзину с углем слуга в кожаном переднике поставил свою ношу и поспешил открыть перед ней дверь.
– На улице холодно, миледи, – напомнил он.
Кивнув в ответ, Корнелия вышла из дома и, вдохнув полной грудью свежий воздух, энергично потрясла головой, словно желая стряхнуть с себя какую-то мерзость. Она почти не замечала ни колючего февральского воздуха, ни голых ветвей деревьев, сгибающихся под порывами ветра, когда решительно пересекла полукруглую засыпанную гравием площадку перед домом и направилась по заиндевевшей лужайке прочь.
Она задержалась у пруда с рыбами, ныне под свинцовыми небесами выглядевшего совсем заброшенным и непривлекательным, и подобрала с земли внушительных размеров ветку, которую у одного из высоких буков, тянувшихся вдоль подъездной дорожки, отломило ветром. Ее дерзкое заявление о намерениях в действительности было лишь словами. Уехать из Дагенем-Мэнор ни с детьми, ни без них, не имея средств, она не могла.
На сей раз не пытаясь себя сдерживать, Корнелия разразилась самыми что ни на есть непристойными проклятиями и в сердцах швырнула в зеленые, стоячие воды пруда палку. На душе полегчало, и только теперь она осознала, до чего продрогла в своем тонком муслине и хлипких туфельках. Накидка, в которой она приехала, осталась в Маркби-Холле, но возвращаться за ней было немыслимо… пока этот кворум самодовольных и высокомерных попечителей не разойдется. Две мили до своего дома, до Дагенем-Мэнор, она пройдет, одолжив ротонду у Элли.
Корнелия направилась вдоль берега пруда к проему в изгороди из бирючины, отделявшей регулярные сады от фермы при усадьбе. За фермерскими полями простирались усеянные утесником вересковые пустоши Нью-Фореста, а те, в свою очередь, сменялись густо поросшими лесом землями.
Корнелия подобрала юбки, осторожно ступая по сырому выгону к перелазу, от которого вперед тянулась узкая сельская дорога. Преодолев перелаз, Корнелия, озябнув, не пошла, а почти побежала к сельскому лугу и расположенному в стороне от дороги очаровательному особняку из красного кирпича. К дому, где она выросла.
– Э, леди Нелл, этак и помереть недолго, – попеняла ей экономка, отворившая на ее требовательный стук дверь. – Выйти на улицу в таком виде!.. Да это все равно что в одной сорочке.
– Ее сиятельство дома, Бесси? – Корнелия обхватила себя руками.
– В детской, мэм.
– Хорошо. – Корнелия поспешила вверх по лестнице. – Бесси, будь добра, принеси поссет [3] с хересом, какой ты готовишь, пожалуйста.
Женщина с явным удовлетворением улыбнулась:
– Будет сделано, миледи.
Преодолев первый пролет, Корнелия поспешила по коридору к другой лестнице – в детскую, располагавшуюся на самом верхнем этаже. Из комнаты доносился голос невестки, перемежавшийся звонким словесным ручейком, лившимся из уст четырехлетней дочери Аурелии.
Корнелия толкнула дверь детской и очутилась в тепле, перед горящим камином, окруженная восхитительным запахом раскаленных утюгов: нянька гладила белье.
– Нелл, это ты? – встретила ее леди Аурелия Фарнем. Разжав пальчики дочери, сжимавшие ее белокурый локон, она живо вскочила на ноги. Ее карие глаза проницательно посмотрели на золовку и точно оценили ее расположение духа.
Корнелия тряхнула головой. Шпильки еле держались в волосах, и она вытащила их вовсе. Ее спускавшиеся ниже пояса косы цвета меда, вначале аккуратно уложенные вокруг головы, упали.
– Отказали? – спросила золовка, слегка откинув назад голову и приподняв светлые брови.
– Да, Элли, отказали, – подтвердила Корнелия.
Гнев вспыхнул в ней с новой силой, она повысила голос, ее глаза засверкали.