Тише, тише. Пульхер на возвышении. Что он говорит?
Не важно. Главное, нас он не оставит, своего добьётся.
Он всегда своего добивается, наш Клодий.
Верно! Кто прогнал мерзкого законника Туллия?
Клодий!
Кто убрал на Крит брюзгу Катона?
Наш красавчик!
Кто наставил рога самому Цезарю?
Ерунда! Цезарь мечтал избавиться от Помпеи.
Но в суде он сказал, что ничего не знает
Да здравствует Цезарь!
Кто плохо говорит о Цезаре? Кто
Успокойся, никто не трогает Цезаря. Все знают: Клодий и Цезарь друзья. Куда Цезарь туда и Клодий, куда Клодий туда и Це
Друг у друга девчонок отбивают, по одним шатаются тавернам.
Здорово сказано!
и сейчас, что говорил Клодий? Заключить союз с Алеборганом. Зачем? Чтобы Цезарю набрать дополнительные когорты из германцев.
Слава Помпею! Долой Цезаря! Пусть гниёт в галльских болотах. Помпей Великий несёт нам роскошь и изобилие. Он даст Риму золотой век.
Заткнись! Помпей перестал быть воином. Он спит. Что сделал он после Митридата?
Слушайте, слушайте! Сейчас объявят, добился ли Клодий своего.
Громовой рёв восторга одних, смешанный с негодованием других, прокатился над Форумом, когда объявили, что в результате вольных комиций победило предложение трибуна Клодия: заключить союз с германцами, но на переговоры поедет Милон.
Долой Милона! Эввива Клодий! неслось со всех сторон площади.
Огромный господин в сенаторской тоге прежде, чем скрыться в прохладе паланкина, кивнул стоящему рядом молодому человеку:
Похоже, это Туллий, хитрая лиса, добился такого двусмысленного решения.
Да в досаде юноша поджал губы, Милон договорится скорее с весталкой в храме, чем с Алеборганом, вдруг оживился: Ого, смотри скорее, кажется, громят курию.
На возвышении для ораторов вновь появился Клодий. Медленным движением подняв и раскинув, словно для объятия Форума, руки со свободно свисающими складками широкой тоги, он заставил народ успокоиться и замолчать. Мгновенность такого перехода воспринималась как чудо. В наступившей тишине все услышали одно только слово, последний звук которого потонул в сладострастном рёве побеждённой нескрываемой лестью толпы:
Квириты!
2
Поздним вечером в просторной комнате дома на Палатине разговаривали двое. Хозяин, худой и длинный, с лицом бледным, как восковые изображения его же собственных предков в атриуме, и гость, недавно переступивший черту «акме», черноволосый, густобровый, загорелый. Наливая вино в кубки, хозяин продолжал:
своего мы добились едет Милон, надо поддержать его достаточно сильной свитой. Пусть возьмёт головорезов с Субурры от Клодия можно всего ожидать.
Помолчав немного, гость возразил:
Вряд ли Пульхер помешает нам чем-нибудь сейчас. Однако Милону и без того трудно. Толпа требует союза с германцами, и, как ни тупы милоновы дружки, они поймут, если он будет действовать, вернее, бездействовать, слишком явно. В лучшем случае переговоры затянутся до весны.
Этого и достаточно. Не позднее марта мы проведём в сенате закон о снятии проконсульских полномочий с Цезаря. Ну а Помпей сильно увлёкся греческим, и мы не станем препятствовать развитию его литературных пристрастий.
Собеседники переглянулись довольные, словно знатоки игры латрункули, оценившие удачный ход. Пламя факелов дёргало и рвало темноту триклиния. Говоривший последним приподнял чашу:
Твоё здоровье, Марк Туллий. Ты весьма кстати вернулся Ха-ах, хорошее вино. Признайся, там, в изгнании ты, верно, и забыл вкус фалернского?
Нет, Фабий. К счастью, проконсул снабжал меня всем необходимым Мм Вино твоё действительно прекрасно,и ты знаешь, там я чувствовал себя меньше изгнанником, чем в Городе. Здесь все меня ненавидят, народ зовёт «мерзким законником», хорошие люди выскочкой. Прямо не пойму, кому обязан переменой места.
Твоё здоровье, Марк Туллий. Ты весьма кстати вернулся Ха-ах, хорошее вино. Признайся, там, в изгнании ты, верно, и забыл вкус фалернского?
Нет, Фабий. К счастью, проконсул снабжал меня всем необходимым Мм Вино твоё действительно прекрасно,и ты знаешь, там я чувствовал себя меньше изгнанником, чем в Городе. Здесь все меня ненавидят, народ зовёт «мерзким законником», хорошие люди выскочкой. Прямо не пойму, кому обязан переменой места.
Ну разве ты не знаешь: Город не любит тех, кто в нём, и обожает отсутствующих. Особенно удачливых полководцев. Вот почему Цезарь тем опаснее, чем он дальше.
Лицо Цицерона дёрнулось, словно от боли:
Безумцы! Почему они не могут понять, если дать Цезарю сделать, что он хочет, наша гражданская община расползётся, как старое рубище странствующего философа-грека. Чем им не нравится тога? Её ткань прочна, в ней свободно движениям, она одинаково защитит от зноя и непогоды
Она не всем по плечу, Марк. Опять-таки у неё нет карманов, а жить на одно красноречие, оставив торговлю плебеям, могут позволить себе немногие. Слово Рима всё с большим трудом переходит в дело. Восток пал под натиском наших легионов, рассыпался в прах, но именно этот прах, а не хрупкие деспотии, является его истинной структурой. Наше оружие не изменило его, а обнажило, сделав явным то, что скрывалось господство случайного и произвол. И именно в этом, истинном своём виде, Восток стал врагом идеи Города. Наша сила теряется в его многоликости, обнаруживает раскол в самой себе. Я не удивлюсь, если через десять лет мы увидим на берегах Тибра царицу не как пленницу, а с многочисленной свитой, поражающей наших зевак роскошью. Я не удивлюсь, если ещё через полста лет произвол безумца будет править Городом, закрывая собрания плащом страха, загоняя Слово в ущелье шёпота.