На закате вернёмся с добычею мы
Глазомер и реакция зверя
Сане Антонову и друзьям подводным охотникам
От Фороса в Батилиман
самый близкий путь это водный.
Ломонос из породы лиан
земляничник оплёл мелкоплодный.
И поплыл я, минуя залив,
как фанатик подводного спорта,
подогретой водички залив
в «калипсо»[3] для тепла и комфорта.
Описательный сбавлю запал,
он в поэзии главный едва ли:
бьются волны у ласпинских скал
и несутся навстречу кефали.
Подстрелил сразу парочку влёт
и рулену, то бишь зеленуху,
на охоте мне часто везёт,
как друзья выражаются, пруха!
Да не пруха, а точный расчёт,
глазомер и реакция зверя,
и, ныряя в таинственный грот,
в то, что вынырну, свято я верю.
О, какой там горбыль в темноте
и подвижки, как будто миражи,
передать ощущения те
не под силу поэзии даже.
Я всплываю, в глазах как туман,
тает он, словно призрак холодный:
от Фороса в Батилиман
самый близкий путь это водный.
На закате вернёмся с добычею мы
Тарханкут ветряками махал нам не зря,
и не зря мы махнули сюда через дали:
цвет заливов его цвет небес сентября,
и кочуют по ним стаи жирной кефали.
Тайной веет туннель сквозь угрюмый Атлеш.
Коршун точка в зените! вдруг начал снижаться.
У кургана античного срезана плешь
третий год археологи там копошатся.
И уже «жигулёнок» стоит у воды,
и уже нас качает бескрайнее лоно,
и стараются волны смыть наши следы,
то есть контуры ласт на песке раскалённом.
Мы плывём над песчаной поляною, где
вдруг калкан шевельнётся и станет незримым,
и медузы парят в суперчистой воде
парашютным десантом, теченьем сносимым
Золотых лобанов, что пасутся в камнях,
мы застанем врасплох, да не сможем взять каюсь!
и торпеды дельфинов проносятся ах!
чуть мористее, фыркая и улыбаясь
На закате вернёмся с добычею мы.
Как убоги, TV, твои шоу-экстримы!
Звёзды просто с кулак! засияют из тьмы,
тарханкутские звёзды ни с чем несравнимы!
Знаю: дома, зимою, хлебнувши винца,
постараюсь в стихах описать это, либо
будут снова мерещиться степь без конца
и уютные бухты, пропахшие рыбой
Надежда
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.
Жизнь, как женщина, ох, вероломна
и хитра, даже смерти сильней:
если честно и если дословно
столько раз обманулся я в ней!
Обещала т а к и е успехи,
так манила призывно мальца;
оглянусь на печальные вехи,
нет, по-моему, вехам конца.
Дел несделанных поезд с прицепом,
лжеидей под завязку! вагон,
и до станции с траурным крепом
остаётся всего перегон.
Остаётся всего ничего-то,
и ничто не исправить теперь,
у неверной судьбы стихоплёта
много в жизни обидных потерь.
Что ж, досталась такая планида,
жил, страдал, не стремился в уют,
но стихи, где воспета Таврида,
от забвения душу спасут.
Лови, вдыхай!.
П.Б.
Мне говорят порою, мол, я много
пишу. Зачем?.. И в солнечных лучах
вдруг зависть, как холодная минога,
зашевелится в сумрачных зрачках.
Чему завидовать? Стихам. Ну не смешно ли?
Скорей от доброхотов желчных прочь!..
Владеет парком аромат магнолий,
над морем кружит птицей тихой ночь.
И месяц романтическим каноэ
плывёт сквозь сад, где слышен тихий смех.
Мне непонятны те, кто вечно ноет,
кто поучать стремится вся и всех.
Им вдохновенье ночи недоступно,
они практичны аж до потрохов,
а в городе плывут ежеминутно
то строчки, то созвездия стихов.
Лови, вдыхай, а нет тогда смотри, как
рождается заря в ночной глуши,
и, я уверен, ты не сдержишь вскрика,
вдруг всё увидев зрением души.
Завидовать стихам? Ну не смешно ли?
Ну посмотри: до первых петухов
сквозь аромат и шелесты магнолий
мерцают нам созвездия стихов.
Лови, вдыхай а нет, ну что тут скажешь
знать, не дано, знать, сердце не горит.
И волны рассыпаются на пляже,
даря стихам стихии вольной ритм
Лесть твоя мне приятна
Т.Е.
Сбитый с толку, внимаю тебе,
льстишь, смеёшься, как шлюха в притоне;
вещий ворон, как царь, на трубе
восседает, как будто на троне.
Знаю цену уловкам твоим,
мягки так, а по сути оковы;
все мы что-то до срока таим,
да не все на подлянки готовы.
Лесть твоя мне приятна опять,
но забыть ли гнилую изнанку,
так что много усилий не трать,
я не клюну опять на приманку.
Я учёный. А ворон дурак.
И поверю тебе, уж прости мне,
если свистнет подвыпивший рак
на Ай-Петри в четверг после ливней.
И не надо курить, и не на
до всё щелкать своей зажигалкой,
не такие ещё имена
стали жертвами лести, а жалко.
Я-то знаю: тщеславной, тебе
снова хочется властью упиться.
Хмуро ворон молчит на трубе
поумневшая вещая птица.
Да уж ладно, пусть каркает, пусть,
лесть твоя мне приятна, и всё же
почему-то не радость, а грусть
ощущаю душою и кожей
Гора Ай-Никола
Лесть твоя мне приятна
Т.Е.
Сбитый с толку, внимаю тебе,
льстишь, смеёшься, как шлюха в притоне;
вещий ворон, как царь, на трубе
восседает, как будто на троне.
Знаю цену уловкам твоим,
мягки так, а по сути оковы;
все мы что-то до срока таим,
да не все на подлянки готовы.
Лесть твоя мне приятна опять,
но забыть ли гнилую изнанку,
так что много усилий не трать,
я не клюну опять на приманку.
Я учёный. А ворон дурак.
И поверю тебе, уж прости мне,
если свистнет подвыпивший рак
на Ай-Петри в четверг после ливней.
И не надо курить, и не на
до всё щелкать своей зажигалкой,
не такие ещё имена
стали жертвами лести, а жалко.
Я-то знаю: тщеславной, тебе
снова хочется властью упиться.
Хмуро ворон молчит на трубе
поумневшая вещая птица.
Да уж ладно, пусть каркает, пусть,
лесть твоя мне приятна, и всё же
почему-то не радость, а грусть
ощущаю душою и кожей