Я зажала чудовище в кулаке, но не сильно, чтобы кроха случайно не задохнулась и, улучив момент, когда Джим с Бо Вэном отвернулись, побежала в направлении города.
В квартиру я попала только под утро. Включенное радио встречало меня одной из самых оптимистичных песен «Крематория»:
Ведь мы живем для того,
Чтобы завтра сдохнуть,
Ла-ла-ла, ла-ла-ла, ла-ла-ла
Я села на пол и замедленно замурчала соль-бемоль-мажорный, из 25-го опуса, этюд ведь больше всего на свете я любила Шопена: даже больше, чем одну из самых оптимистичных песен «Крематория». Потом я сняла с холодильника запылившийся портрет в овальной рамке и заглянула Шопену в глаза. Нет, определенно г-жа Дюдеван чего-то не понимала в них! И в его этюдах под пиво и без У композитора была выразительнейшая мимика если б не клавиши, стал бы актером.
а хоронили с почестями: живому гению таких не полагается. Поговаривают, будто живой гений непременно должен страдать: только так шедевры на свете сером и появляются (а коли не пострадаешь в энциклопедии не окажешься). Я могла бы поспорить с умниками на примерах моего прадеда или Феликса Мендельсона (оба были богаты и талантливы). Однако мой прадед это совершенно другая история, а Мендельсона в гении «не записали», признав «невероятную одаренность» да оставив набившую оскомину темку «Свадебного марша»
Я подышала на стекло и снова заглянула Шопену в глаза: совершенно больной, он давал в Лондоне концерты и уроки.
«Я же ни беспокоиться, ни радоваться уже не в состоянии совсем перестал что-либо чувствовать только прозябаю и жду, чтобы это поскорее закончилось», читала я по глазам его письмо[24].
Позвольте пригласить вас в гости, я поднесла фотографию к губам и поцеловала.
Он долго отказывался, а потом неожиданно согласился.
Резкий звонок в дверь. Два раза очень коротко, остро. Дождь со снегом. Сердце Шопена намокло, изящные пальцы озябли; он с трудом стянул перчатки.
Проходите, проходите же! Я жду вас больше, чем спала Любочка! выпаливаю.
Шопен снял плащ и цилиндр, а потом спросил:
Так неужели к вам теперь никто не приходит?
Никто.
И вам не бывает одиноко?
Отчего же Но одиночество это как самое абсолютное состояние, так и самое относительное
Пожалуй, вы правы, он помолчал. А как вы узнали мой адрес?
Отправила «до востребования». Это ведь не сложно. Главное верить, что востребуется.
Вы непонятная женщина странная ломкая вы похожи на мою последнюю мазурку[25], фа-минорную
Вчера мне сказали, что я похожа на Архетип Тени Любви.
Как странно Впрочем, не верьте! Не верьте никому, кроме себя самой! Самое ценное, что есть у вас, это вы. И не думайте, будто я повторяю прописную истину в вас-то она пока «не прописана»!
Иногда хочется, чтобы рядом кто-то ходил. Говорил. Не всегда, даже очень редко, но я закашлялась и отвернулась.
Это ничего, это пройдет, вы же женщина Прежде всего женщина, и не отпирайтесь, не отпирайтесь Вы только не делайте, главное, противного вашей душе. Или пишите «до востребования» нам тоже приносят почту Правда, мне только от вас. А у вас, признаться, очень красивые, выпуклые письма даже не представлял о существовании подобных У вас доброе сердце! Позвольте поцеловать вашу руку Я благодарен вам за само ваше существование Даже за этюды, как вы пишиете, «под пиво». Хотите, я сыграю вам?
Через мгновение половину моей комнаты уже занимал огромный концертный рояль. Шопен сказал:
Помогите открыть крышку, и в тот же момент открылась крышка моей пыльной домовины. Я встала из гроба и огляделась: то, что называлось когда-то пафосным «жизнь», являлось ее противоположностью.
Через мгновение половину моей комнаты уже занимал огромный концертный рояль. Шопен сказал:
Помогите открыть крышку, и в тот же момент открылась крышка моей пыльной домовины. Я встала из гроба и огляделась: то, что называлось когда-то пафосным «жизнь», являлось ее противоположностью.
Фридерик! только и смогла произнести я. Фридерик!
Он тем временем начал свой первый, до-мажорный, этюд. Искристые пассажи напомнили мне золотые брызги забытого Совершенного Чувства я обретала искомое.
А он играл, и я сама становилась одной из золотых искристых капель тем самым искомым, которому нельзя найти определения в мире вещей и «нормальных людей». Я переставала быть «тенью»; теперь я знала наверняка чувствовать можно только так.
На последнем аккорде я еще не уверилась в желании своего невозвращения «туда». Хотя «там» нет такой музыки, нет такой любви! Нет «там» и Шопена: только инфляция и менструация там, а Шопена нет!
Не уходите Не уходите же Прошу Я не смогу Возьмите меня с собой умоляла я.
Это от меня не зависит, увы, грустно улыбнулся Шопен. И вы еще не сделали, насколько мне известно, самого главного. Как только вы это сделаете, вас сразу заберут, смею уверить.
А что это главное? Какое оно?
У каждого свое. Каждая машина или тело, как угодно действует исходя из заложенной в нее или в него программы. У меня, например, было четыре баллады Прощайте же, да будьте здоровы! сказал Шопен и, раскрывая зонт, перешагнул через подоконник и поднялся в воздух.