Они исчезли в ярко освещенном доме и по резной лестнице поднялись в уютные апартаменты, принадлежащие Розали.
— Я думала, что умру от одиночества, когда вы уехали, — сказала невысокая, пухленькая Розали, закрыв дверь и сняв шаль с хрупких плечиков Сильвии.
* * *
На следующий день семья Фзрмонтов, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, отправилась в Мобил. Героически пытаясь подбодрить семью, Эдвин Фэрмонт обнял жену и дочь и, улыбаясь, склонил к ним седую голову.
— Вот и старый порт, — сказал он, когда вдали показался Мобил. — Правда, красивый город?
— Весьма красивый, Эдвин, — с улыбкой ответила Серина. — Я уверена, что наша семья будет здесь счастлива. — Она с надеждой посмотрела на дочь.
— Да, папа. — Сильвия старалась быть искренней, хотя это давалось ей нелегко.
* * *
Фэрмонты вынуждены были остановиться в отеле, пока для них подыскивали подходящий дом. Сильвия, в восторге от непривычного образа жизни, тут же написала Розали, что ей разрешено обедать в ресторане!
Но восторги Сильвии вскоре сменились тоской, потому что ей было запрещено покидать комнату, которая превратилась в тюрьму для привыкшей к свободе девочки. Сильвия была счастлива, когда на пятый день их пребывания в Мобиле Эдвин объявил, что они с матерью купили для них дом.
Небо было свинцовым и тяжелым, а воздух холодным, когда Сильвия впервые ступила на Дофин-стрит. Перед ней стоял дом из красного кирпича, построенный в колониальном стиле. Сильвией овладела паника. Точно такими же домами была застроена вся улица. Они стояли очень плотно друг к другу. Как она сможет здесь дышать? Как она сможет жить среди соседей, которые будут следить за каждым ее движением? Как она сможет ходить здесь босиком? Как она сможет здесь резвиться? Разговаривать сама с собой? Где она будет прятаться от Делилы?
Сильвия повернулась к отцу, чтобы высказать свое мнение о доме, и неожиданно обнаружила, что ее папочка очень стар. Никогда прежде она этого не замечала. Его лицо было покрыто морщинами, плечи ссутулились, в глазах было непривычное усталое выражение, но все-таки он улыбался. Стоя на продуваемом всеми ветрами дворе этого странного нового дома, она внезапно подумала, что ее отцу, возможно, тоже не хотелось переезжать сюда. Наверное, есть вещи, о которых она не знает. Наверное, ему не хотелось продавать «Ривербенд», но у него не было выбора.
— Наклонись ко мне, папочка, — попросила она, улыбаясь. Он повиновался. Взяв в ладони его родное морщинистое лицо, она крепко поцеловала отца в тонкие губы и сказала: — Этот дом годится даже для королевской семьи. Он очень красивый. Давай войдем в него, и я посмотрю мою новую комнату.
Широко улыбаясь, он повел ее в дом, оживленно рассказывая, что у нее будет угловая комната с большими окнами, и что она непременно понравится ей.
Дом и огороженный стеной сад за ним располагались на двух акрах земли, что не шло ни в какое сравнение с обширными плантациями и огромным домом в «Ривербенде», обслуживаемом двадцатью двумя домашними слугами и множеством рабов, работавших на полях. Здесь не было садов, полей, не было конюшен с породистыми лошадьми, не было хижин рабов, густого зеленого леса, не было частного причала. И главное — не было церкви.
Сильвия, изо всех сил стараясь казаться счастливой, чувствовала себя одинокой, заброшенной и несчастной. Однажды в конце января она, закутавшись потеплее, вышла во двор и долго сидела на холодной чугунной скамье под голыми ветвями миртового дерева, пока ее одиночество не было нарушено приходом матери.
Серина села рядом с дочерью, погладила ее по холодной щеке и ласково сказала:
— Я знаю, что ты несчастлива, дорогая…
— Нет, мама, — прервала ее Сильвия. — Я…
— Тебе не надо притворяться, детка.