Софи Лорен вкупе с Лолобриджидой начинали сниться нам в мальчишеских снах, потому мы стремились правдами и неправдами попасть на любой сеанс, где бы хоть чуточку приоткрывались женские ноги.
Мы уже входили в свой законный возраст от материнской груди отпали, а к другой ещё не прилепились. Но чего-то уже хотелось в пятнадцать младенческих лет, хотя тогда наш возраст младенческим ни как не казался.
С Богомолом нас связала одна страсть картинки.
Выкрав, неведомо как попавшую в нашу районную библиотеку книгу, старинную книгу, «Мужчина и Женщина», мы с другом, сидя на бережку в упоении разглядывали соблазнительные женские детали и не заметили, что картинки эти, стоя за нашими согнутыми в напряжении спинами, разглядывает с ещё большей страстью и Богомол.
Мужики, давай, дашь-на-дашь меняться прерывисто задышал Богомол. Вы мне книгу, а я вас на любой сеанс для взрослых.
Мы с другом переглянулись. Предложение соблазнительное. Книгу мы уже порядочно засалили глазами, залистали, но всё равно отдавать жалко. И в кино когда вздумается! тоже заманчиво
Идёт сказал мой друг, подавая ладонь Богомолу.
Идёт! повторил я.
И вот мы в уютной кинобудке Богомола. Смотрим, затаясь, «Фан-Фан Тюльпан», разрешённый к просмотру только для взрослых.
Теперь нам никаких препон!
Киномеханик ленту крутит, а мы в окошко поглядываем, в кулаки похихикиваем.
Так вот и сдружились с Богомолом: за вином ему бегали, сами угощались, покуривали «Беломор». На десятку учились туза вытаскивать картишками баловались.
В «очко» играли на сигареты, когда денег на вермут не было.
Жили ничего себе. Иногда и друзей приводили.
Вроде маленького подросткового клуба кинобудка была. На улице «чичер» дождь или метель, а в будке на втором этаже районного дома культуры, рядом с библиотекой, уютно, тепло. Культурно так, что домой приходили к полночи, а то и за полночь. Родителям говорили, что кружок у нас «юных киномехаников». А особенно одарённых будут рекомендовать в институт кинематографии, в Москву.
Помню, мать меня жалела. Бывало, откроет дверь, а я на пороге согнулся, лицо отвернул, чтобы в сторону дышать. Спешу сапоги снять и в постель побыстрее нырнуть. Мать озабочена:
Что же ты, сынок, себе покоя не даёшь? На часах уже полпервого ночи, а тебе завтра с утра снова в школу. Бросил бы ты эти занятия! Гляди, шатает всего!
Мы с другом переглянулись. Предложение соблазнительное. Книгу мы уже порядочно засалили глазами, залистали, но всё равно отдавать жалко. И в кино когда вздумается! тоже заманчиво
Идёт сказал мой друг, подавая ладонь Богомолу.
Идёт! повторил я.
И вот мы в уютной кинобудке Богомола. Смотрим, затаясь, «Фан-Фан Тюльпан», разрешённый к просмотру только для взрослых.
Теперь нам никаких препон!
Киномеханик ленту крутит, а мы в окошко поглядываем, в кулаки похихикиваем.
Так вот и сдружились с Богомолом: за вином ему бегали, сами угощались, покуривали «Беломор». На десятку учились туза вытаскивать картишками баловались.
В «очко» играли на сигареты, когда денег на вермут не было.
Жили ничего себе. Иногда и друзей приводили.
Вроде маленького подросткового клуба кинобудка была. На улице «чичер» дождь или метель, а в будке на втором этаже районного дома культуры, рядом с библиотекой, уютно, тепло. Культурно так, что домой приходили к полночи, а то и за полночь. Родителям говорили, что кружок у нас «юных киномехаников». А особенно одарённых будут рекомендовать в институт кинематографии, в Москву.
Помню, мать меня жалела. Бывало, откроет дверь, а я на пороге согнулся, лицо отвернул, чтобы в сторону дышать. Спешу сапоги снять и в постель побыстрее нырнуть. Мать озабочена:
Что же ты, сынок, себе покоя не даёшь? На часах уже полпервого ночи, а тебе завтра с утра снова в школу. Бросил бы ты эти занятия! Гляди, шатает всего!
А ты затаишь дыхание и шмыг на печку! Как в бездну провалишься.
Одноклассниц заманивали в свой кружок, но те понимающе хихикали, пугливо оглядывались по сторонам, и убегали.
Одна потом то ли по глупости, то ли над нами захотела шефство взять после беседы с классной руководительницей, но прикипела к нашей компании.
Не раз мы, подшефные, обыгрывали свою приглядчицу в карты. Платить ей было нечем, поэтому она каждый раз расплачивалась тем, что, пробежав пухленькими пальчиками по пуговицам кофточки, показывала нам и давала потрогать маленькие розовые и твёрдые, как недозрелая вишня, сосочки своих начинающих наливаться грудей.
Может быть, она согласилась бы и ещё на что-нибудь, но мы не настаивали. Игра есть игра. Хотя способности к «другому» у нас уже явно проглядывались.
Соученицу нашу при посторонних для конспирации мы называли Машкой, хотя она носила другое имя и фамилию. Заковыристая была фамилия. Не деревенская. Ну, да ладно, Машка и Машка.
Родители у неё были приёмные. О том, что её взяли из детского дома, знали все, кроме неё самой. Может быть, и до неё доходило что-то, но она на это никак не реагировала.
Вот эта самая Маша, войдя к нам в товарищество, постепенно перенимала все наши забавы, и это ей, судя по всему, нравилось. Потихоньку приучалась курить, и от дешёвого вермута не отказывалась.