Может быть теплая большая старая кровать. Может быть горячая баня. Холодное пиво и салаты из пластиковых упаковок из багажника. Может быть шашлык и печеная картошка.
Но, похоже, ничего этого не будет.
Или будет.
Неизвестно.
Хотя, скорее всего, будет что-то, чего не было, к чему все шло, приближаясь от скандала к скандалу, от визга к воплям, от кулаков к ногтям
Ее сопение предвещало новую волну. Он знал это и чувствовал, наученный горьким опытом их отношений. Сейчас она успокоится, хотя это будет только внешняя часть, соберется, накопит сил для следующей сцены, и все повторится в неведомом, оригинальном, никогда не повторяемом порыве.
Сейчас мы приедем. Сейчас ты остановишься, и я уйду, начала она.
Пожалуйста, успокойся. Не создавай аварийных ситуаций. Я прошу тебя, как можно спокойней сказал он, борясь с клокотанием в груди.
Срала я на твое спокойствие и на аварийные ситуации!!!
Чем спокойней он вел себя, тем больше разгоралась ее ярость. Словно кто-то дул на раскаленные тлеющие головешки в камине, раздувая жар, накопленный многими годами в сухой древесине.
В такие моменты лучше молчать. Но и молчание не всегда помогает. Царапина на щеке усиливала щипание. Возможно, красная полоска крови опухала на тонко срезанной нежной коже чуть выше щетины на щеке.
Приехали. Все. Ты успокоилась?
Он отстегнул ремень, выходя из машины, держа наготове правую руку, в готовности защищаться от нового нападения.
Как и всегда, слова про успокоение, спокойствие, успокойся и тому подобное, сработали в усиление конфликта. Выпрыгнув из своей двери, захлопнув ее, он сквозь закрытый салон продолжал слышать новые, накопленные за последние минуты, гадкие слова в свой адрес. Они усилились в разы, когда она открыла свою дверь и начала сливать энергию на весь безлюдный поселок. Ее никто не слышал, потому что соседи разъехались еще в середине осени, и это придавало бессильной злобы, потому что блестящим с неба звездам и темному лесу по окраине было все равно. Но ей было совсем не все равно, и ярость от отсутствия аудитории наполняла ее до хрипоты и надрывающихся связок.
Странной танцующей походкой, изображая пингвина, что было большой ошибкой, он подошел к калитке, открыл ее и, перешагивая через канавы и грядки, стал открывать ворота.
Она никуда не собиралась убегать, потому что тогда вся энергия нерастраченных чувств ушла бы в пустоту и в дрожание озябшего тела под легкой шубкой. Это было бы несправедливо и неоправданно. Такую ярость можно сливать только тогда, когда есть на кого. Полупьяный охранник поселка, дежуривший у шлагбаума, не в счет, он не поймет и не оценит, а когда еще кто-то остановится подобрать ее на дороге, неизвестно, сколько пройдет времени, к тому же мало ли маньяков, уж лучше прямо здесь. Прямо по горячим следам. Пока не ушел момент. Пока есть силы и нескончаемая злоба. Все, все надо вылить, излить прямо тут, не думая про ущерб, потому что это его вина, и его ответственность, именно так. Лишь одно нужно не забыть: кольцо с бриллиантом, закатившееся куда-то под водительское сиденье. А дальше неважно. Дальше ничего страшного не будет. Он будет спать на полу, на коврике. Утром она устроит еще одну сцену. Потом он повезет ее в город, и получит еще. Так получит, что хватит на несколько таких же уродов, как он. Он будет молчать, беситься, и злить от этого ее еще больше. И тогда она перестанет думать, отдавшись полностью своему не выразившемуся чувству, когда никто и ничего не волнует, когда нет страха, а есть только праведное наказание и исторжение недобитой несправедливости в груди. Ее трясло и коробило. Она терпеливо ждала, когда он откроет ворота и вернется к машине.
Вдалеке появилась темная фигура, приближающаяся нетвердой походкой к ней, к их машине. Судя по запаху перегара, доносившемуся за десятки метров, и силуэту в телогрейке, это был сторож, открывший им шлагбаум для въезда на территорию поселка. Как и раньше, он был движим единственной целью, разговорив визитеров, рассказать о своей собачьей жизни, получить на пол-литра или поживиться завезенными запасами, в которых никогда не обходится без алкоголя, который, как дань, дачники платят ему в надежде откупиться и остаться до утра в покое.
В одиночестве, в алкогольном бреду и в компании бродячих собак, прибившихся к его сторожке за куски колбасы и прочие объедки от подарков дачников, сторож походил на посланца иных миров. Это явно подтверждалось его несуразным бредом, ломаной речью и бессвязными прыжками мыслей, то жалобными, то одинокими, то горделивыми, то внезапно такими ясными, в надежде на понимание и сочувствие, пропитанное перегаром и болью от нереализованных фантазий прошлого.
Каждый шаг сторожа обладал магическим действием. Как волшебник, он усыплял чужую боль и негодование, снижая в квадратичной зависимости эти чувства, подменяя их на жалость к себе. Ворота открылись, за ними появилась уложенная большой плиткой колея и силуэты невысоких яблонь, касающихся голыми ветками недавно выстроенной беседки.
Каждый шаг сторожа обладал магическим действием. Как волшебник, он усыплял чужую боль и негодование, снижая в квадратичной зависимости эти чувства, подменяя их на жалость к себе. Ворота открылись, за ними появилась уложенная большой плиткой колея и силуэты невысоких яблонь, касающихся голыми ветками недавно выстроенной беседки.