Но учти, должно быть понимание очень важного условия, которое ты не должна забывать: никакой паники, только здравый смысл и расчет, что само по себе уже успокаивает.
Бегство, это еще не конец света. Несвоевременный маневр «а не свалить ли куда подальше и сейчас, вот только лапти надену и» или «Вот запрыгну в трамвай и уеду далеко, далеко» может стоить тебе жизни. Не суетись, не паникуй и смотри, «кто стреляет», а главное зачем, благо примеров будет предостаточно. И никаких попутчиков и попутчиц. В противном случае будешь обречена. А на предложения уходить вместе «потому как это сподручнее, мол, отбиваться вместе сто пудов легче» никак не реагировать, а глаза в землю и рывок как на стометровке в честь Тезоименитства Его Императорского Величества или его Первого Секретарь Величества. Но это так, немного здравого цинизма.
Эта огромная система Лабиринта не хочет, и не будет работать иначе. Не будет работать для добра добра понятного нам! Вероятно, у него даже есть оно, но это его добро и его любовь.
*Закладка между листами «Аки тать в нощи», «Аки лев рыкающий»?
Хочет ли Лабиринт кому-то помочь? Нет. У него нет понятий «помощь», «дружба». Знаешь, как Лабиринт называет людей? «дасью». Старожилы говорят, что Ему чужды многие проявления человеческой самости
И все эти связи, щупальцы нити, неизвестно какого хозяина, задействованные на нашу реальность, на нашу жизнь и решающие «что, где и когда», посредством непонятных нам инструментов влияния, которые мы называем по глупости то причинно-следственными связями, то судьбой, то воздаянием за грехи.
Лабиринт выдает нам теневые программы, «три-камуфляжи» а-ля Ж. Валле, потому что они действуют весьма эффективно и глубоко и по сегодняшний день. Особенно восторженным он посылает прекрасных сильфид; христианских девственниц мечту суровых и бесстрашных рыцарей с кровавым крестом на груди; мудрых светловолосых «олли»
Самонадеянность и алчность ума от магов Магриба до современных садху, «торчащих» в подворотнях Питера и Москвы, ты всегда востребована
Из дневников отца Алипия
Дневник. 1988 г.
Когда солнце клонится к закату и одинокий путник преисполняется бодрости в надежде найти приют к ночи, не подозревая, что впереди у него Ночь бытия, так и я грешник, в сединах одряхлевший все надеюсь отсрочить встречу со Господом. И не знаю ни срока, ни места своей кончины.
И сподобил меня Господь стать невольным свидетелем дел, явленных в N-ском монастыре по Его Святой воле. И возжелал я описать то, что видел и слышал, пребывая в младых летах.
Написал я эти строки и пришел в некоторое недоумение. Это ли я, этими ли словами я разговариваю, молюсь. Нет, не мое это все, не мое! Вот и отец Кирилл выговаривал мне: «Ты, брат Алипий, лучше своими словами излагай, а то черте-что несешь, прости Господи, и сам не понимаешь что». Хороший человек был отец Кирилл, душевный. Помню, на Вечерней я ему часто в алтаре прислуживал. Так он, когда я ему уголек разожгу и в кадило положу, перед «Честнейшую херувим», говорит: «Иди-ка ты брат Алипий, благословясь, по своим делам, не нужен ты мне здесь. Иди с Богом
Надо здесь сказать, что «Алипий» это как бы прозвище для меня. Так одного монаха иконописца звали. А ко мне оно прилепилось за мое сильное желание научиться иконы писать. В свое время я очень досаждал настоятелю, направь, да направь меня иконописному делу учиться. Учиться так и не получилось, а прозвище прилепилось. С тех пор меня и по имени перестали называть. Ну, а когда постриг принимал, попросил дать мне имя монашеское Алипий.
А как хорошо было на Вечерней! В монастыре тишина, в храме ни души благодать, да и только. Выйдешь из храма, присядешь на камень и смотришь на закатную сторону на озеро, и такой в душе покой и умиротворение, не описать. Сторона то северная, тихая, но редко такое умиротворение выпадало.
Вначале мне трудно было. Я не о трудах телесных просто не понимал я ничего. То есть вот, видишь людей, как они общаются, что делают, а смысла не улавливаешь. Зачем все это? Зачем кланяются друг другу, зачем на «Пятисотнице» лбы о каменный пол «расшибают», встают ни свет ни заря. Это надо же, в пол шестого подниматься!
Зимой и не умоешься по человечески. Если чуркой какой-нибудь лед в умывальнике не разобьешь, чтобы лицо умыть, то по дороге снегом умываешься. А зимой то идти на Пятисотницу ох тяжко темно, холодно, сугробы по сторонам тропинки с твой рост.
И что меня поначалу удивляло и молодые и старые не пропускали молитвы. Казалось бы, и болен человек, а идет к утренней молитве. Это уж я потом, на собственном опыте понял если стоишь на ногах, лучше идти. И трудно будет и тяжело но выстоишь молитву, обязательно выстоишь. Вернешься в келью, уже легче станет и тогда на поправку пойдет, день другой и здоров. А вот если попустить себе, то худо будет. Можно и неделю болеть такие вот братья, «чудеса».
Приходим в храм, там темно, лишь одна маленькая свечка горит у Царских врат, а холодно зимой ведь храм почти не отапливается не дай бог. По обычаю встали, каждый на свое место. Сначала, оглядишься, подсчитаешь, сколько человек на молитве стоит и сколько каждому по четкам надо откладывать. В наше время компьютеров не было, в уме надо было считать. На переходе от «Господи» к «Пресвятая» и дальше надо не сбиться Конечно, бывает и такое. А хоть и холодно, но валенки не оденешь и тулуп тоже, а то будешь на земных поклонах, как колобок по полу кататься. Четки из кармана достать, а у меня вязаные были, крепкие, как говорят в миру «рабочие четки». Потом подрясник спереди поддернуть, это что бы во время земных поклонов, на него не наступить, а то кувыркнешься или подол порвешь. Да и другие конфузы бывают.