Виктор Оден - Летопись Тэлы стр 3.

И однажды ночью она явилась
сёстрам и братьям во сне безвыходном,
как чудесный лечебный вирус,
из тьмы и молчания выкованный.

С непередаваемой интонацией
взглянула в глаза, обращённые внутрь.
Прошла по извилинам воздушной грацией,
не задевая внутричерепную утварь.

Вдохнула в полушария головного мозга
то ли мысль, то ли неясное воспоминание.
По позвоночника гибкому посоху
скользнула, воспламеняя

горизонты в садах Морфея.
И, окружённое горизонтами, строго посередине
возникло нечто, становясь крупнее,
похожее на Гарри Гудини,

только из сжиженного металла,
охваченного двойным припоем.
Когда родня наутро встала,
конечно, никто ничего не помнил.

Однако с тех пор
рисовал натюрморт
кто-то.
А кто-то ноту

извлекал из струны
такой глубины,
что выли
собаки в мыле.

А какой-то мастак
решил: «Ну, раз так,
оду
спою я народу!»

И действительно спел,
но уйти не успел,
сжатый
толпою шаткой.

В общем, русло искусств
дало выход для чувств
вида
и индивида.

И зовётся творцом
и глядит молодцом
гений
в геенне мнений

на вершине горы,
что из тартарары
растёт
к облакам мигрени.

Размножались сыны Человека
вельми на планете.
Разрастались сообщества
трёх первобытных племён.

Не нужна ипотека,
и так всевозможные дети,
словно в осень листва,
как подробный строчил пулемёт 

вылетали в суровые будни
из общей утробы.
Несомненный прирост населения
был налицо.

Сокращаясь в глубокой лагуне,
налим гололобый
извлекал из забвения
розовых тушек мясцо.

Изменялась природа под этим
безумным напором.
Становился гораздо беднее
окрестный ландшафт.

Что нам лирика этик,
когда заливаются хором,
тянут клювами шеи
пять дорогих малышат.

На счастливой планете
лихим разражаются ором
миллионы, а то и большее
родных малышат.

Не надо, братцы, жить наглея,
гроза не грянула пока,
не то расколется Пангея
на два больших материка.

Лил смертоносный дождь из серы.
Твердь уходила из-под ног.
Из жерла полз, не зная меры,
огня кипящего поток.

Прощай, Лавразия! Гондвана
рывками с якоря снялась,
вздымая волны океана,
как нож сквозь масло Панталасс.

Непросто выжить в катаклизме,
когда скрежещут вразнобой
стихий суровых механизмы,
и недра стонут под ногой.

Зло жалит сердце хищный ужас,
в гортань подкатывает ком,
когда земля дрожа и тужась
от спазм ходит ходуном.

Придётся зубы сжать, ребята,
координаты взять в расчёт,
пока могучие три пятых
по водам водят хоровод.

Да, мы, конечно, наглумили.
Признаем без обиняков.
Но проплывём века и мили
на поплавках материков.

Исчерпав мороку инцидента,
гвалт закончив, хаос и бедлам,
прекратили бучу континенты
и спокойно встали по местам.

Снова можно было без оглядки
босиком побегать по росе,
посадить растения на грядки,
всей толпою высыпать на все

берега, вершины и равнины,
у костра спокойно посидеть,
на картинно сваленных руинах
смаковать прожаренную снедь.

Хорошо, проснувшись после бури,
пережив кромешную грозу,
вновь увидеть в розовой лазури
аллозавра, волка и козу.

Имена долинам и потокам,
континентам, горам и лугам
нарекли Агу с Гуа потомки
и потомки брата их Уга.

Расселились в лоне окоёма,
части суши заняли навек.
Шелестя, росла трава у дома.
И дрова лежали на траве.

Атлас был ещё не разлинован,
лишь едва намечены бразды.
Прежний мир вертелся в теле новом
и казался вечно молодым.

Жили тогда на земле самоходные зажигалки.
В их чревах из перевариваемой пищи выделялся газ.
На лицо ужасны. Характером гадки.
Они зубами вот так вот раз 

чиркали и выдыхали пламя.
Увидев этакий аттракцион,
опалённый противник по панораме
убегал, обескуражен и возбуждён.

Эти распоясавшиеся гегемоны
к еде избыточную проявляли прыть.
Приходится констатировать тот факт, что драконы
людям чрезвычайно мешали жить.

Все возмущались. Некоторые бросали скальпы оземь,
что-то говорили про мир во всём мире.
Но что поделаешь, когда сто двадцать восемь
зубов у рептилии. Или хотя бы шестьдесят четыре.

Возьмёт и скушает с какой прямо,
поковыряет в зубе и выплюнет глаз.
Не успеешь даже сказать «мама»
или «адмиралтейство» в последний раз.

К тому же чувствовали они на расстоянии добычу,
улавливая звон её душевных струн,
и неслись за ней, набычась,
перекатывая по телу мышц чугун.

Такие вспыльчивые соседи
доставляли людям немало хлопот,
потому, что бесчинствуя, хамя и бредя,
ходили в непосредственной близости взад и вперёд.

Становилось прохладнее. В гуще джунглей лианушки
провисали тонёшеньки. Птички пели навзрыд.
Мёрзли хлипкие пальчики на руках обезьянушки.
Где ты, солнышко яркое, дорогой Айболит?

Это как же случилося, что так съёжились тропики?
Отойдёшь от экватора, так вообще минус два.
Там какие-то карлики, и деревья дистрофики.
Почернели бананушки. Пожелтела трава.

«Холода нам не нравятся, ну их к чёртовой бабушке!» 
заартачились ящеры поджимая ступни.
Где все фрукты и овощи? Где теперь баобабушки?
Но от них лишь осталися незаметные пни.

Что ты, стужа, наделала с озорными ти-рэксами?
Птеродактиль воробышком замерзал на лету.
«Наша жизнь стала скучная и неинтересная» 
диплодок неприкаянный скулил в темноту.

С каждым днём всё заметнее падал столбик термометра.
Ушки, маковки, камушки синий иней покрыл.
Почти все хладнокровные пресмыкнулись и померли.
Замер в позе неискренней пожилой шипокрыл.