31
Один кирпич в той башне был
шершавый, межэтажый.
Никто нигде его слепил
ничем, и это важно.
Он из таинственных возник
астральных перепонок.
Его строителям старик,
а может, и ребёнок
в ладонях сомкнутых принёс,
и в сомкнутую кладку
он сам собою тихо врос,
как в строчку опечатка.
Он в основании сидел
кощунственной постройки
и в нутрь тёмную глядел
себя с прищуром строгим.
Молчишь молчи! Трещишь трещи!
И треснул он однажды.
В пыль обратился. Кирпичи
другие, тушку башни
ломая, дрогнули. И вниз
на головы прохожих
обломки стаей понеслись.
Пронзён внезапной дрожью,
завыл в смятенье Аквилон,
плач хором небу бросив.
О, сколько хижин повело
и супу пролилося!
32
Разбит с похлёбкою горшок.
Харчи текут по стенам.
Хозяйка рвёт волосьев клок,
закатывая сцену.
Творец у глупых обезьян
за наглую попытку
контент из памяти изъял,
касающийся быта.
Точнее, сведенья о том,
как приготовить блюда,
чтобы не вышел суп с котом.
Из-за такого чуда
мужик голодный зло плюёт
в зловонную похлёбку,
и отказавшись от неё
дерзит, хватая плётку.
А дети плачут и пищат
и пищу есть не хочут.
И в их глазах тоска-печаль.
Не спят хозяйки ночью,
пытаясь вспомнить о хлебах,
бульонах, запеканках,
пюре, ворочаясь впотьмах
на каменных лежанках.
И вот одна из них встаёт,
космата, неумыта,
и детям завтракать несёт
тушёные копыта.
33
33
Слабых смертных прощает Он,
хотя бывает лукав.
В измученный голодом Аквилон
с Поваренной Книгой в руках
входит путник. Сияет лик.
Епанча на плечах.
То ли отрок. То ли старик.
Город почти зачах.
Но по кварталам благая весть
кочует из уст в уста:
Снова, не морщась можно есть!
Ныне конец поста!
Тот, кто всех кулинарных тайн
глубины умом постиг,
сегодня явился пешком сюда
с Поваренной Книгой Книг.
Дразнит запахом нос кебаб.
Сытный томится плов.
Счастливые лица детей и баб,
довольные мужиков.
Самый happy, что ни на есть,
вновь наступает end.
Снова может, не морщась, есть
свой оливье клиент.
Ветер нам шелестит о том,
о том нам шумит река,
кто в город голодный пришёл пешком
с Поваренной Книгой в руках.
34
Как-то во вторник во время обеда,
пока граждане кушали всласть,
Пермунгункул, второй сын Брэда,
коварно хихикая захватил власть.
Книга спрятана. Совет распущен.
Заняты почта и телеграф.
Над Аквилоном сгустились тучи
диктатуры и попрания прав.
Жестоко подавлены очаги сопротивления.
Введён круглосуточный комендантский час.
На всех остановках висят объявления:
«Кто не с нами, тот против нас».
Очнувшись от послеобеденной дрёмы,
зевая, граждане протёрли глаза
замутнённые снами: «Действительно, кто мы?
Что есть против и что есть за?»
Пермунгункул задумчиво хмыкнул
и задумался: «Вот вопрос!»
Под кроватью тирана рыкнул
и зачесался любимый пёс.
Вот и ответ: тех, кто думает много,
искать и, нашедши, давить как блох.
«Прерогатива власти вопросы строго
задавать» сын Брэда сурово рёк.
Взяли умников скопом в среду
и увезли куда-то вдаль.
По слухам, поближе к тому свету,
за недосягаемую горизонталь.
35
«Чтобы мысли мозг не грызли,
мразь не портила страну,
чтобы граждане не кисли,
мы придумаем войну».
Так решили два визиря
Пермунгункула, и вот,
зло вперёд глазами зыря,
люди тронулись в поход.
По долинам и по взгорьям
войско прёт в далёкий путь.
Подерёмся и повздорим
с кем-нибудь и как-нибудь.
Поле ровное цикуты,
и река без берегов.
У реки трухлявый хутор.
Завоюем же его!
Подготовились к сраженью,
встали в ровные ряды.
А навстречу ворожея
им выходит из воды.
Пальцем тонким покрутила
у красивого виска:
«Ну-ка вон пошли, мутилы!»
Чуют хлопцы смерть близка.
И для скорости сандали
с онемевших скинув пят,
подвывая, убежали
душегубцы дружно вспять.
36
Стремглав они скрылись из виду.
Красавица в водах исчезла,
нырнула в игривую выдру,
а та в тот же миг унесла
в холодные сумерки, в омут,
в пещере сакрального чрева
белеющий камушек оникс.
Он, кстати, сердца согревал
того многосердого карпа
по имени Псевдоевгений,
хранителя твёрдого кофра
с количеством круглых гиней,
с лихвой превышающим десять,
в квадрате Малевича чёрном,
откуда летит за пределы
белеющий камень орлом,
в прожилках затейливых перьев,
несущим не-сущего знаки,
те, что не использовал Пырьев
и Коля Крючков, мастаки
шагать с камарадами в ногу
под чёс комариных укусов,
арканя упругую Нюру,
водя по кратчайшей курсор
великого чёрного камня,
сплочённого гибкой стремниной,
события пробные помня,
прожилки пружины иной.
37
Пёстрой лентой войска возвратились домой.
«Как вы смели, несчастные, взад
без трофеев вернуться?», сказал головой
оглядев, Пермунгункул, солдат.
«Да пошёл ты!», ответил какой-то старик.
«Неча нам с зиккурата пенять!»
И поднялся такой ужасающий крик,
что ни слова нельзя разобрать.
Зря тиран предъявлял золотую печать,
обещал дать зарплату в четверг.
Непреклонный народ, продолжая кричать,
Пермунгункула знатного сверг.
Два визиря тогда улыбнулись хитро,
и, пока Аквилон ликовал,
Ботифона-юнца посадили на трон,
чей тотем карезубый кабан.
На ветру развиваются флаги везде
с некрасивым лицом кабана.
Непрерывно хиреет в порочной узде
нежелательной власти страна.
Закрома опустели, налоги растут,
цены взвинчены, близок дефолт.
А визири какую-то ересь несут,
и кивает малец Ботифон