Настоящей ленинкой была, добавила с полу Анастасия Павловна, подкидывая в печку ломаные палки.
Во-первых, нет больше такой Партии и сообщать о ней некому, возразила Элеонора Григорьевна, Во-вторых, нет больше у нее товарищей. Все кончились. Она последняя, можно сказать, осталась. Остальные все перерожденцы, как она сама утверждала, предатели и оппортунисты. Что же они, по-твоему, из-за нее в нашу глушь поедут большой представительной делегацией? Делать им нечего? И ради чего? Это же надо, придумать такое?! Надьку в Москву везти! Это же надо до такого додуматься, Надьку в мавзолей класть, к самому Ленину! Нашли народную героиню. Что она такого в жизни совершила, чтобы ей в одном мавзолее с Лениным лежать?
Она достойна этого, горячо воскликнула бывшая доярка, Ее жизнь это сплошной подвиг.
Как здорово она тебе мозги прополоскала. Не даром, соседки, срезала бывшая учительница, Для такого почета мало всю жизнь в деревне прожить. Надо стать личностью мирового масштаба. И то станут еще думать, стоит ли ее в мавзолей класть. На что Сталин был человек, и того потом вынесли, рядом зарыли А Надежда? Она не чета самому Сталину?
А как хорошо они рядышком бы смотрелись мечтательно протянула Тоська.
Кто? изумилась Элеонора Григорьевна.
Вождь мирового пролетариата и Наденька наша, произнесла Анастасия Павловна.
Глупости! На нашем кладбище похороним, и дело с концом. Все равно никому сообщить о ее смерти не сможем. Да и сообщать некому. Некому исполнить, как вы тут заявили, последнюю волю. И смысла в этом никакого не вижу. Среди людей прожила, среди людей пускай и покоится. На простом деревенском кладбище. Все там лежат. И нам там лежать. Если потом хоронить будет кому, закончила Элеонора Григорьевна и смахнула рукой скупую набежавшую на ресницы слезу.
* * *
Дошел дед до своего двора, сел на лавочку, положил топор на колени, и навалилась ему на плечи тоска
Жалко Надюху. Когда-то ухаживал за ней. Можно сказать, любил. Жениться на ней хотел. Даже гуляли вдвоем пару вечеров. Правда, на том все и закончилось. Не захотела комсомольская активистка марать чистую анкету. Хоть он и герой войны, и первый парень на деревне, и мужиков во всей округе раз два и обчелся, а все-таки сидел. Пусть после войны, пусть недолго, пусть реабилитирован, но все же за антисоветскую агитацию и пропаганду, как враг народа. Вот, дура, баба. До чего коммунисты ей мозги проклеили. Правда, это потом, спустя полвека, ясно стало, а тогда «Нет», заявила решительно и глазами черными блеснула, как клинком отсекла. Это ему молодому красавцу, чей портрет районные газеты печатали, по ком девки по ночам сохли Забрало его тогда сильно. Горячий, безудержный. Раз, так! Окрутил назло ей райкомовскую зазнобу. Выбрал самую эффектную, самую недоступную, самую скандальную и женился. Мужик-то, что надо. Крепкий, курчавый, решительный. Напролом пер, как бульдозер. Все не почем. Шутка ли, у самого второго секретаря райкома из-под самого носа невесту увел. Всю деревню потом лихорадило: план втрое увеличили, горючее срезали, новых тракторов не дали, Председателя сняли. Задушили бы колхоз, если бы не Надежда. Тогда-то она в первый раз на защиту народа и встала. В Обком пошла, выступила. С тех пор заметили ее власти. Стали своим вниманием баловать. Получается он дал ей путевку, своим безрассудством. Дальше пошло, поехало. Надежда в небесах, он на басах. Разминулись пути-дорожки. Может, оно и к лучшему. Уела бы его Надюха. Не прижились бы рядышком, как два медведя в одной берлоге. Ей массы подавай, а ему щи наливай. Верка, хоть и выглядела неприступной, да заоблачной обыкновенной бабой оказалась. Быстро в дому освоилась, мужа в работу впрягла и погнала по жизни с присвистом.
Вынул дед из кармана пачку дешевых папирос, закурил.
Воспоминания, словно ласковые кошки, легкими тенями выскользнули из под телогрейки и закружились вокруг белым облачком, уводя за собой в далекое прошлое.
Вокруг лес шумит, из черной земли трава молодая прет, птички мелкие в густых ветках щебечут, сверху солнышко пригревает, теплый ветерок последними волосинками на голове поигрывает, грязь комочками спадает с сапог на усыпанный щепками двор.
Вот стена у хлева просела, бревна внизу прогнили, без малого полсотни лет простояли. Сам строил. Сам лес выбирал. Бревна зимой с другом по снегу тащил. Ни тебе трактора, ни лошаденки. Хочешь, не хочешь, а впрягайся и при. Тощие, голодные, до работы злые. Вот здесь прямо во дворе и корили. Звонкий лес, промерзший. Солнце на топорах играет, друг улыбается. Жена чай горячий в кружках железных выносит «Испей, устал». Платок накинут, розовая от жара. У печи, верно, возилась. Ух, Верка, погоди вечер будет Смеется
Сквозь щербатый забор петух в огород прошел. За ним стайкой курицы устремились. Забор наклонился, повис на кривых подпорках, того и гляди рухнет. Подправить бы надо, щели забить, а то перетаскают кур лисы. Когда-то сам штакетины стругал, каждую с четырех сторон. Тонкая выходила стружка, кудрявая. Жена набивала мешок и нахваливала. Хорошая будет растопка. Платок на плечи накинут, розовая от жара. Под солнцем весь день бегала. Ух, Верка, погоди, вечер будет Смеется