Гриша! снова по-петушиному прокричала Надия. Пожалуюсь Лазарю Моисеевичу, и получишь на орехи!
Как только небо залило желтоватым подсолнечным маслом, я полез в тумбочку, вынул оттуда все свои запасы и под храп башковитого Мухтара украдкой выбрался в коридор. На мое счастье, двери во двор из корпуса для тяжелораненых на ночь не запирали, и я благополучно, без всяких приключений, добрался до лавочки, на которой дремала мама.
Мне не хотелось ее будить, но я боялся, что кто-нибудь меня застукает и доложит Нуделю. Тем более, что я мог и сам на него нарваться ведь он зачастую не ночевал дома, сутками напролет не вылезал из операционной, или, как он ее называл, из мясницкой.
Мне не хотелось ее будить, но я боялся, что кто-нибудь меня застукает и доложит Нуделю. Тем более, что я мог и сам на него нарваться ведь он зачастую не ночевал дома, сутками напролет не вылезал из операционной, или, как он ее называл, из мясницкой.
Мама!
Она вздрогнула и проснулась.
Не замерзла?
Нет. Я тут с воробьями замечательно выспалась.
Мама взбодрилась, поправила седые волосы и, чтобы не обидеть меня, небрежно надломила американскую галету и принялась хрустеть ею в утренней тишине.
Вкусно, польстила. Очень вкусно.
Ешь, ешь, подстегивал я ее. Это завтрак, а на обед гречневая каша, гуляш и компот Все равно Петро ни к чему не притрагивается. Надия совсем замучилась с ним.
Пока она хрустела галетой, я рассказал ей об ослепшем от контузии Петре, о его простреленной печени, а она мне поведала о Розалии Соломоновне; о письме в Москву, в главное военное ведомство, откуда до сих пор ни ответа, ни привета; о Левке, который будущей весной собирается перебраться в Алма-Ату и поступить в художественное училище; о Шамиле, обвиняемом в том, что якобы что-то замышлял против власти.
Я слушал ее с каким-то долгожданным облегчением, радуясь тому, что больше не надо прибегать к недомолвкам, юлить, лицемерить, и от переполнявшей меня радости полностью расслабился и потерял бдительность.
Ты что тут делаешь?
Из-за айвового дерева вдруг показалась кудлатая голова начальника госпиталя Лазаря Моисеевича. Он был без халата, в мундире, с полковничьей фуражкой в руке.
Это моя мама, застраховался я от всех вопросов.
Мама? удивился Нудель. А я-то думал, что ты круглый сирота
Яне сирота
Тот, у кого есть мама, счастливец. У меня мамы уже давно нет. В сорок с лишним ушла. Рак ее сгубил. Нудель посерьезнел и представился: Лазарь На дедушкином языке Лейзер
Хене, сказала мама.
На губах у нее застыли еще какие-то созревшие, важные, может, самые важные, слова, но я ухитрился опередить ее и не позволил им сорваться, боясь, что, если она заговорит, то не остановится и спросит у Лазаря-Лейзера, не нужна ли его семье нянька или кухарка.
Надолго к нам? невинно поинтересовался полковник.
Я не нашелся, что ответить, и мама тут же воспользовалась моей заминкой. Она вдруг обрушила на Нуделя поток слов и жестов, и мне ничего другого не оставалось делать, как только вывести из дебрей простонародного идиша ошарашенного Лазаря Моисеевича на привычную для него русскую делянку.
Мама говорит, что до моей выписки охотно где-нибудь в Джувалинске поработала бы. Она умеет варить, стирать, мыть, латать, нянчить ребенка напропалую перечислял я ее достоинства и осыпал полковника снятым в Березовке и в теплушках урожаем русских глаголов. Лучше всего, говорит она, устроиться в дом к какому-нибудь еврею
Лазарь Моисеевич выслушал мой вольный и сильно сокращенный перевод с идиша, нахмурил черные, с проседью, брови и, воинственно выпятив грудь, прогудел:
Говорите, у какого-нибудь еврея. Но тут в радиусе двухсот километров кроме меня ни одного еврея не обнаружено. Ближайшие, по моим сведениям, евреи живут в Чимкенте и Джамбуле. Но я подумаю над вашим предложением Посоветуюсь со своей Фанечкой моя жена голова, она в некотором роде тоже «а идише мамэ».
Когда после ухода Нуделя я без всяких вольностей и сокращений перевел его ответ, мама воспрянула духом. Может, Фанечка согласится взять ее к себе она бы ей и этому Лазарю Моисеевичу готовила все еврейские блюда и цимес, и гефилте фиш, и кисло-сладкую селедку, рубленую и пареную, и гусиную шейку со шкварками, и медовые пряники-тейглэх, и кугель из лапши пальчики оближешь. Если бы Фанечка согласилась она по десять раз в день водила бы гулять их дочку или сына, или обоих вместе, да продлятся до ста двадцати дни их жизни; пела бы им еврейские песни; (в Йонаве все говорили, что у мамы прекрасный грудной голос!); если бы Фанечка согласилась она бы каждый день, утром и вечером, мыла бы у них в доме полы, вытирала карнизы, стирала белье Только бы Фанечка согласилась
Откуда тебе известно, что у него маленькие дети? спросил я.
Такой видный еврей не может быть бездетным. На таких спрос, как перед Пасхой на мацу, ответила она. У него же, как любил выражаться твой папа, дай бог ему скорей вернуться, с пестиком все в порядке, закончила она и стыдливо улыбнулась.
Мама угадала дети у Лазаря Моисеевича действительно были: два мальчика-близнеца. Но Фанечка не согласилась, чтобы им прекрасным грудным голосом пели еврейские песни и готовили кугель из лапши и пряники-тейглэх, рубленую и пареную селедку, гусиную шейку и гефилте фиш кроме воблы, в здешних магазинах другой рыбой не торговали. Но дельный совет головастая Фанечка все-таки мужу дала не гнать маму с военного объекта, каким был госпиталь, взять ее на работу в кухню пусть картошку чистит, посуду моет, кормится там но никому не объявлять, что она еврейка и моя мама.