Первое, что я решил сделать, когда приеду в Джувалинск, это не разыскивать доктора Лазаря Моисеевича Нуделя, не передавать ему от председателя Нурсултана привет, баночку меда и головку овечьего сыра, а попросить скуластого лейтенанта с ответственной планшеткой на боку, чтобы он позвонил в колхозную контору Анне Пантелеймоновне и узнал, как там ее квартирантка Женечка чего ему стоит на минутку связаться с кишлаком по рации и навести справку. И если с мамой действительно все в порядке, то я от беды уж точно как-нибудь улизну.
Дорога предстояла долгая, и вдруг в моей голове под тряску вылупилась несмелая, цыплячья мысль: «Зачем так долго ждать? Надо поговорить со скуластым раньше, еще до Джувалинска. Откажет так откажет. Чем я рискую? Пока наш возчик Аскар, безбородый киргиз, признанный из-за сухорукости негодным к строевой службе, скомандовав своим гнедым «Тпру!», поправит на них сбрую, а новобранцы в очередной раз коллективно справят малую нужду и оросят степь, я наверняка успею подбросить лейтенанту свою неоперившуюся мысль Тем более, что всякий раз призывники занимались орошением целины дольше, чем отдыхали усталые лошади медленно и небрежно расстегивали штаны, бережно из щели доставали цигарку и долго, как на радугу, смотрели на пущенную вверх теплую струйку. Затем неторопливо отряхивали цигарку и со смаком прятали ее в штаны и с деревенским изяществом начинали смолить табаком небесный купол. Спешить им было некуда. Кто же спешит на перекур со смертью?..
Помочусь и подброшу свою мысль авось, сапогом не растопчет.
Мне милостиво было разрешено мочиться с подводы новобранцы осторожно вытаскивали из-под моего исхлестанного нагайкой тела кошму, кто-нибудь из них, взявшись за низ моих портков, стягивал их до щиколоток, и время от времени казахскую землю скромно и стыдливо орошал и я.
На одной из остановок в степи, когда Аскар задавал лошадям корм, а призывники спрыгнули наземь, чтобы размять кости подурачиться, погикать, потолкаться вволю, поколотить друг дружку слегка обленившимися кулаками, ко мне неожиданно обратился сам скуластый лейтенант с ответственной планшеткой на боку:
Как, малой, дышится?
Ничего.
И за что же тебя так расписали, как пасхальное яичко? Чем провинился?
Неужели председатель Нурсултан ему ничего не рассказал?
Рассказывать все сначала не хотелось, но и от молчания никакого толка не было. Промолчишь, и он никуда не позвонит. За свою короткую жизнь я уже не раз убеждался в том, что сочувствие других вызывает не тот, чья беда безмолвствует, а тот, чья беда говорлива.
Собирал колоски
Нельзя, малой, нельзя, наставительно пропел лейтенант. Сам товарищ Сталин своим указом это строжайше запретил. За хищение хлеба вышка. Радио слушаешь, газету читаешь?
Нет.
А мама? Слушает? Читает?
Тоже нет. У нее с русским туго, сказал я и, набравшись храбрости, выпалил: А когда вы обратно в наш кишлак?
Не скоро, ответил он.
Когда? настырной мухой жужжала над ним моя мысль.
Посажу ребят в эшелон, отправлю на защиту родины и, может, через полгода снова махну в ваши края новое войско собирать.
Посажу ребят в эшелон, отправлю на защиту родины и, может, через полгода снова махну в ваши края новое войско собирать.
Через полгода? выдохнул я и, подстегивая кнутом свою храбрость, воскликнул: А позвонить туда можете?
Позвонить могу. Кому?
Нашей хозяйке Хариной И спросить про мою маму как она там?..
Что, малой, могу, то могу. Ты только мне в Джувалинске, пожалуйста, напомни. Все извилины у меня, как навозом, забиты: повестки, номера частей, расписание составов. Понимаешь?
Я кивнул ему в ответ, и на миг показалось, что от его нетвердого обещания чуть легче задышалось, и дорога в Джувалинск укоротилась вдвое, и света вроде бы вокруг прибавилось. Может, он не врет, может, на самом деле позвонит, потом разыщет меня в госпитале, подойдет к койке и скажет: «Полный порядок! Привет тебе, малой, от мамки!» Будь я на его месте, я бы непременно позвонил. Подумаешь крутанул ручку и спросил, как там мама
Позвоню, позвоню подмигнул мне лейтенант и поинтересовался: Ты что сирота?
Нет.
А батя где?..
На войне, сказал я.
На войне? лейтенант смаковал свои вопросы, как рахат-лукум или шербет. Ынтэрэсно.
Да
Ынтэрэсно, налегая на первый слог, повторял он с нарочитым недоверием. А я, малой, от своего сослуживца, знаешь, что слышал? И, облизав свои губы-змейки, с ехидством продолжил: Я слышал, что все евреи воюют в моем родном городе в Ташкенте. Значит, есть все-таки один еврей, который воюет не там. Это хорошо.
Это нехорошо, подумал я. Хорошо было раньше, в Литве, когда евреи вообще нигде не воевали ни в Ташкенте, ни в Белгороде, ни под Мгой, сидели в своих родных городах дома и шили. Или чинили ботинки.
Скуластый отвернулся от меня, снял свою планшетку, достал оттуда карту и стал задумчиво и подробно штудировать ее.
Еще тащиться километров сорок сорок пять, а над нами вон какая туча, попенял он нерасторопному возчику. Вот-вот хлынет ливень, и мы увязнем в грязи. Нельзя ли, Аскар, побыстрей?
Вы, товарищ Орозалиев, не у меня спрашивайте, спокойно объяснил тот.