Дело в том, что по весне 1960 года вышел закон о новом, значительном сокращении Вооруженных Сил СССР на 1 млн. 200 тыс. чел. И где-то в апреле нам, второкурсникам, объявили, что кто желает быть уволенным после окончания курса, просьба подавать рапорты. Таковых оказалось вместе со мной половина курса. Мы сдали экзамены и тут началось что-то непонятное нас ни на практику не отправляли, ни отпускали в отпуск, ни сообщали решения по рапортам. Это зависание длилось уже вторую неделю, когда я, возвращаясь с волейбольной площадки, наткнулся на командира роты и начальника факультета, который арестовал меня на 5 суток за нарушение формы одежды я был без гюйса, в кедах и без бескозырки (у меня до сих пор хранится «Записка об аресте»). И сопроводили меня на гарнизонную гауптвахту, где я был в разряде тех, которым надлежало «горячую пищу давать ежедневно», как было указано в «Записке».
После отбытия положенного пожилой мичман-сверхсрочник, фронтовик, вновь привел меня в училище и о, ужас! я в своей роте никого не обнаружил, даже дневального. Наконец появился какой-то старшина, не наш, он объяснил мне, что никакого увольнения не состоялось, все уехали на практику. «А тебе немедленно приказано по форме 1 явиться к начальнику училища», сказал он. Я немного струхнул, но делать нечего, начистил асидолом якорьки, бляху, прогладился и подался на «чистую половину», я там был раньше несколько раз в карауле у знамени. Начальник училища контр-адмирал Степанов спросил, не передумал ли я о своем рапорте и, получив утвердительный ответ, вручил мне заклеенный пакет в военкомат по месту жительства, другие бумаги по обучению и расчету и, пожелав счастливого пути, отпустил на все четыре стороны. Через полчаса меня уже не было на территории училища, и я сидел в электричке на Ленинград. Затем Москва, сдача документов в приемочную комиссию энергетического института и, наконец, я дома, уже не курсант, но еще и не студент, решение на какой курс меня зачислить должно было быть принято к 1 сентября и сообщено мне письмом-вызовом на учебу (была середина июня 1960-го года).
Только по прошествии семи лет я, уже работая после окончания института, будучи в командировке под Ленинградом, заехал в училище, разыскал своего бывшего командира роты каптри Васинкина Ивана Васильевича и узнал от него всю правду тех событий. Оказывается, все было сделано чисто по-советски. Тех парней, которые подавали рапорты на увольнение, после прохождения практики принудили перевестись на факультет атомных подводных лодок в так называемую «Дзержинку», училище под шпилем Адмиралтейства. Так сказать, отделить смуту. И ни о каком увольнении речи уже не шло, видно кто-то там, наверху, спохватился и решил, что зачем же увольнять 19 20-ти летних «зашшытников» добровольцев, принявших присягу и тем самым 100 %-ных будущих офицеров. А вот чтобы подумать об этом хотя бы двумя тремя месяцами раньше и не травмировать молодые души своими топорными решениями, «тямы» не хватило.
А тебя, как уж слишком рвавшегося из тельняшки, рассказал Иван Васильевич, я подстроил арестовать, чтобы ты выпал из общего потока. Сам понимаешь, зачем руководству училища были лишние хлопоты отправлять тебя одного догонять корабль, который в море? Тем более, что под рукой лежит твой рапорт. Я так и подсказал начальнику факультета, усек?
Я вспомнил тот закрепленный за училищем эсминец «Громкий», из Кронштадта, корабль цели, постоянно таскавший за собой на тросах конструкции для стрельб; я был на нем на практике один месяц после первого курса, трюмным, с вахтами через четыре часа по четыре, с непрекращающимися тревогами, где страшно простудился и приехал домой на каникулы весь в фурункулах. Как же я был благодарен этому лысоватому, с приволакивающим ногу после ранения практику педагогу за его незавидный труд восстановления пошатнувшейся веры в Отечество у обманутых курсантов! И позднее, когда мне приходилось крайне туго по жратве и деньгам в студенческие годы, я ни разу не пожалел о случившимся и только теплые чувства признательности остались во мне от впоследствии рассказанного им
(На эсминце «Громкий» в возрасте 15-ти лет, после окончания училища на Соловках, служил в 1943-м году рулевым-сигнальщиком знаменитый российский писатель-маринист Валентин Пикуль. «До сих пор вижу, как в разгневанном океане, кувыркаясь в мыльной пене штормов, точно и решительно идут строем пеленга корабли нашего славного дивизиона: «Гремящий», «Грозный» и «Громкий»» Ему было всего лишь шестнадцать, когда он стал командиром боевого поста: боевой номер БП-2, БЧ-1.В 1960-м году эсминец «Громкий» был списан с ВМС России и передан на металлолом).
Будучи дома, надо было думать о предстоящем студенческом житье-бытье, и я устроился до сентября работать в совхоз разнорабочим. Возил корма, бетонил устройства для механической уборки скотных дворов, заготавливал стройматериалы.
Из института я получил уведомление о зачислении меня на второй курс теплоэнергетического факультета. Почему второй, а не третий, размышлял я, направившись по прибытии в Москву в деканат факультета. И здесь я познакомился с весьма пожилой прокуренной женщиной, Ревеккой Соломоновной Френкель, как говорили, бывшим секретарем Дзержинского. Она объяснила мне, что, во-первых, по сравнению с институтской училищная программа несколько занижена, мне придется досдать пару зачетов, а, во-вторых, у них такая практика адаптации бывших курсантов, которых заставляли учиться, к вольного полета студентам. «Впрочем, уважаемый коллега, сказала она, Вы можете заниматься на третьем курсе, но по приказу будете числиться на втором и если сдадите сессию без двоек, переведем Вас официально на третий курс со второго семестр. Желаю удачи!».