Конечно вполголоса пробормотал Дэве, теперь, если верить этому письму, выходит, что у преподобного отца Люциуса уже три дня как нет родственников.
К такому же выводу пришли и люди в толпе. Они не знали, как отнестись к тому, что о смерти человека убитого в ночь с тринадцатого на четырнадцатое февраля сообщалось в письме от одиннадцатого, но одно они знали точно: подозревать в этом преступлении архидьякона немыслимо. Однако, несмотря на все неудачи, Дэве уже не просто подозревал архидьякона он почему-то был уверен в его виновности, уверен в том, что убийца именно он и никто другой. Вот только что-то непостижимое было в этом человеке и это что-то отражало все направленные на него удары.
Десятого числа он умер, вслух начал рассуждать констебль, одиннадцатого было отправлено письмо и, даже если учесть все возможные задержки на пути курьера, должно было быть доставлено вечером двенадцатого. Он улыбнулся. Скажите, ваше преподобие, а не было ли падение с моста попыткой самоубийства? Ведь тяжело, наверное, остаться последним в вымирающем роду?!
Толпа взорвалась бурей негодования. Это, уже не имело ни какого отношения к преступлению, а обвинить священника хотя бы в намерении лишить себя жизни, было в глазах верующих чуть ли ни кощунством.
Что вы себе позволяете?! доносилось со всех сторон до констебля, но он сознательно шел на это: теперь ему просто хотелось посмотреть, как архидьякон выкрутится.
Вы, сударь, начал Люциус, упустили из виду один немаловажный момент: я прочел письмо только утром тринадцатого февраля.
Так ли это? не обращаясь ни к кому конкретно, громко вопросил Дэве, надеясь скорее повлиять своим голосом на беснующуюся толпу, чем получить ответ, который, однако, не заставил себя ждать.
Ну да, сказал причетник Павел. Я сам передал письмо его преподобию и своими глазами видел, как отец Люциус отправился на прогулку, оставив письмо на столе нераспечатанным.
Видя тщетность всех своих усилии, будто разбивающихся о непреодолимую преграду, Дэве уже был готов поверить в некую высшую силу, отводящую от священника все угрозы. И все же он решился бросить в сторону архидьякона еще один пробный камешек.
Письмо написано столь бестактно, жестко и невежливо
Что вам пришло в голову, уж не сам ли я его написал, перебил Люциус. Правильно я продолжил вашу мысль, констебль?
Нет, ваше преподобие, но согласитесь: странно, что эта Мери Сертэйн экономка такого знатного и богатого вельможи, как ваш дядя так мало знакома с приличиями.
Сержант с двумя стражниками прилагали все больше усилий, чтобы сдержать толпу возмущенную новыми нападками на отца Люциуса, но Дэве также продолжал наращивать давление, надеясь, что взрыв со стороны архидьякона последует скорее.
Мой дядя, сударь, выбирая для себя прислугу женского пола, обращал первоочередное внимание отнюдь не на профессиональные качества и не на образованность претенденток.
Что я слышу, ваше преподобие?.. И это говорит священник?
Не притворяйтесь, сударь! уже на приделе выкрикнул архидьякон и в глазах его появился огонь. Вы читали письмо и должно быть общались с людьми, а значит, вам должно быть прекрасно известно, что мой дядя едва ли заслуживал любви и уважения человека высоких нравственных качеств. Да что я говорю любых нравственных качеств! И, да!.. Если вы это хотели услышать. Да! Я не любил этого человека. Но искренне сожалею, что его больше нет, так как, вы правильно изволили заметить, теперь я остался один в этом вымирающем, опять ошибся, вымершем, семействе.
Дэве улыбнулся.
Дэве улыбнулся.
«Наконец! Наконец, думал он, я заставил его сказать то, что он мог отрицать. Теперь, я вижу, что еще могу бороться».
Я буду вынужден провести в ваших покоях обыск. Твердо и решительно сказал он, и к великому своему удовольствию заметил промелькнувший на лице священника страх.
И что вы хотите там найти? Наследство? прокричал из толпы возмущенный голос.
«Вот! С лучшими намерениями, но они уже сами дают мне в руки оружие против своего преподобного Люциуса. Неужели закончились для тебя удача и небесная протекция?» снова улыбнувшись, подумал Дэве.
Но в этот момент, покрывая шум и ропот толпы, во дворе Собора святого Павла раздался новый высокомерный, привыкший повелевать и нетерпящий возражений голос:
И вы посмеете без доказательств, основываясь на, смею сказать, беспочвенных подозрениях, обыскать келью священника служителя храма господня?
Народ расступился, давая дорогу человеку, в самом тоне которого слышалась почти неограниченная власть. Высокий, лет тридцати пяти-сорока, роскошно и со вкусом одетый, он, опираясь на изысканную тросточку, гордо шагал по освобожденному для него проходу к Дэве, Люциусу и остальным принимающим самое оживленное участие в этом действе людям.
Не обращая внимания на то, сколь почтительными поклонами приветствовали прибывшего священническая братия и сам архидьякон, сержант, выступив вперед, преградил ему путь:
Да кто вы такой, чтобы вмешиваться? спросил он, думая, что перед ним всего лишь простой дворянин, власть которого ограничивается его богатством.