- отвернул губу, провел по своей десне черным пальцем, - зубы хитаются. Идет зима, топить нельзя дым, навалит снега, куда ни ступишь - след... - Завершил свои сетования вопросом: - Скоро подмога буде? Сулили, сулили подмогу...
- Недолго ждать, - неопределенно ответил Кутай.
- Як вы шли?
- Шли через Польшу.
- Як в Польше?
- Недовольны поляки.
- Що им треба? Польска двуйка, як курва, ты ей сережки, она просит монисто, ты ей монисто, она задом крутит... - Очерет не мог придумать другого сравнения для бессильной теперь "двуйки"*, продолжавшей из эмиграции вмешиваться в оуновские дела.
_______________
* Второй (разведывательный) отдел генштаба армии в буржуазной Польше.
- Польские семьи вырезаете... - упрекнул Кутай.
- Мы не вырезали. Слух был, Гамалий або Скуба вырезали. - Очерет вспыхнул, ожесточенно тряхнул бородой, сжал кулак. - А як иначе? Они москальскую засидку промовчали? Про то ладно, не будем в чужой кущ забираться. Як там в Мюнхене?
Очерет приготовился слушать, прикрыл веки. Кутай принялся излагать общие сведения, политические доктрины, что не произвело впечатления на главаря. Он требовал подробности, наводил вопросами, выпытывал с пристрастием, просил назвать имя того, кто дал грепс.
- Як вин выгляде зараз, друже зверхнык? - спросил Очерет. Добавилось седого волоса?
- Чи я разглядав той волос. - Кутай уклонился от прямого ответа.
Тогда Очерет задал еще более неожиданный вопрос:
- Вы кажете, булы в корчме, у кордона, як Эмма?
- Ее в корчме не було.
- Як не було? - Очерет поднял глаза, чесанул бороду.
- Не було...
- Не було? - повторил куренной, и его полуприкрытый красным веком глаз настороженно остановился на лице Кутая.
Беседа со Стецком с калейдоскопической быстротой пронеслась в напряженном мозгу Кутая. Верно изречение Востока: "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать". Да, Эммы действительно в корчме не было. И они не заходили в корчму. Разве куренному не известно, что корчма закрыта, там теперь склад. Пузырь бывает на складе, но Эмма... Она прислуживала им в доме, который рядом с корчмой, и их краивка в первую ночь была под печью.
Очерет с нарастающим интересом выслушивал подробности. Эмиссар излагал их не в форме отчета или оправдания, а легко, похваливая Эмму, посмеиваясь над Пузырем. Может быть, слишком подробно и немного поспешно? Очерет, несмотря на свое звериное обличье, все же тонко разбирался в человеческой психологии, не зря служил в криминальной полиции, прихлебывал из любых котелков. У него созревал проверочный вопрос.
- Як переправщик?
- Пузырь?
- Угу...
- Думаете, и у него волосья выросли? - Кутай сдержанно хихикнул, проверил, искоса бросив взгляд, как собран Сушняк. У того порядок. Ждет. Испарина на лбу. Сушняк в крайнюю минуту не подведет. - На чемодане не вырастут, и у Пузыря также...
Кривая улыбка наползла на лицо Очерета и погасла. Дернулся ус и снова завис спокойно. Усы у батьки чуткие, и Танцюра в свою очередь следит за усами: шевельнет тот ими по уговору, и - приказ есть приказ. Танцюра следит и за батькой, и за джурой эмиссара, и за ним самим.
- Пузырь раньше ушел?
- Ушел писля переправы.
- А Зиновий?
- Остался.
Очерет вздохнул с облегчением. Но тут же неожиданно спросил:
- Кто вас провожал писля "мертвого" пункта звязку?
- Дивчина.
- Дивчина?
Кутай вспомнил ненужную инициативу Усти, поломавшую программу переправы. Она хотела сделать лучше, а получилось хуже. Дивчина не значилась в заранее намеченном плане, и об Усте Очерет не знал. Объяснять ему - значит наводить на дальнейшие уточнения и усилить подозрения.
- А як имя дивчины? Псевдо як?
- Та що я пытал ее псевдо?
Очерет беспокойно завозился на месте.
- А Кунтуш?
- Який Кунтуш? - Кутай стал выговаривать куренному за неорганизованность.