Не отдавая себе отчета, почему и зачем, Маруся пробиралась следом за сечевиком, иногда только приостанавливаясь от сильного сердечного биенья и замиранья.
Так они оба минули весь сад, перебрались за ограду из живой вьющейся и ползучей зелени и очутились над рекою.
Река колыхалась в берегах с каким-то беспокоящим ропотом. Прибрежные камыши серебрились во мраке; золотые звезды мигали в волнах и сверкали в небе. У ракиты, потопившей нижние ветви в реке, привязана была лодочка, хрупкая и легкая, как скорлупка. Прилежащий луг, горы все было преисполнено тишины, теплоты и прозрачной теплой мглы.
Река колыхалась в берегах с каким-то беспокоящим ропотом. Прибрежные камыши серебрились во мраке; золотые звезды мигали в волнах и сверкали в небе. У ракиты, потопившей нижние ветви в реке, привязана была лодочка, хрупкая и легкая, как скорлупка. Прилежащий луг, горы все было преисполнено тишины, теплоты и прозрачной теплой мглы.
Тут сечевик снова остановился, посматривая во все стороны и соображая, как вдруг услышал за собою детский тихий голосок и в ту же минуту почувствовал прикосновение детских нежных ручек. Он обернулся, как человек, которого ничто не в силах ни удивить, ни поразить, и увидал перед собою Марусю.
А что, дивчина? спросил он ее так ровно, словно и в заводе не бывало никакого лиха, ни напасти.
Но Маруся не могла вымолвить слова и, только ухватившись за его руку, обращала к нему с мольбою глаза.
Однако эти глаза говорили так красноречиво и много, что сечевик погладил ее по головке. Что-то похожее на ласковую нежность, на сострадательное участие выразилось в его склонившейся фигуре.
Можно пробраться в Чигирин! вымолвила Маруся.
Как же это можно, дивчино-порадонько?[1] спросил он, слегка улыбаясь.
У батька в степи стоит воз с сеном, проговорила Маруся, волы пасутся тоже в степи Я все знаю, где что Запряжем волов Ложись в сено Я повезу до Кнышова хутора Там река За рекою уж чигиринская сила!
Сечевик глядел в сияющие глаза, на трепещущую легкую фигурку, стоявшую перед ним, и слушал, как стучит маленькое сердечко. Он вдруг почуял, что его мужественное, закаленное сердце словно расплывается в груди и что-то такое чудное с ним сотворилось в тот миг, что и после он никак не мог рассказать хорошенько, а только задумывался, вспоминая.
Кто это тебе такую мысль подал, Маруся милая? спросил сечевик.
А я знаю сказку, отвечала Маруся, как девушка от разбойников бежала.
А расскажи мне эту сказку, Маруся, сказал сечевик.
А до Чигирина? робко спросила Маруся.
А до Чигирина поедем, отвечал сечевик, будто сулил ей пряник. Ведь мы, надо полагать, взявши берегом в эту сторону, проберемся в степь?.. Проберемся? Ну, и ладно! А дорогою сказку послушаем.
Рука с рукою они начали пробираться берегом со всевозможною осторожностью.
Сначала до них долетали шум и голоса с Данилова двора, но потом их окружила совершеннейшая тишина, какая только бывает в ночную пору на пустынных берегах вод, когда самые переливы и всплеск волн только увеличивают, а не нарушают безмолвие.
А ну, рассказывай сказку, Маруся, сказал сечевик, только что они ступили шаг.
Много тревог, много надежд и страхов волновало Марусю, и она поглядела на сечевика с тоскливым недоуменьем; сечевик глядел на нее и усмехался. Даже при неверном мерцающем свете ночных светил столько виделось в нем чуткости, мужества, таким чародеем глядел он, что вдруг у Маруси отлегло от сердца и исчезла вся трепетная суетливость.
Ну, начинай, Маруся милая, начинай! сказал сечевик. Я страх как люблю сказки слушать.
VI
Маруся начала:
Жил был козак и отдал свою дочку замуж.
Коли за доброго человека, то и с Богом! заметил сечевик.
Козачке не полюбился жених, продолжала Маруся, да она покорилась батьку, вышла замуж, и молодой увез ее в свою господу.[2]
Бедная девушка! заметил сечевик.
Только чудная это была господа у молодого, продолжала Маруся. Стояла она среди дремучего лесу, и никуда дорог не было битых, ниоткуда никто не показывался пустыня кругом. Очень затосковала молодая
Еще бы не затосковать! заметил сечевик.
И сначала ни на что она не глядела все горевала, а потом с горя ко всему стала приглядываться и присматриваться Все роскоши только ей не нужны были роскоши, а захотелось ей узнать, куда муж ее всякий вечер уезжает с товарищами. Но как только они сядут на лошадей, так сейчас и пропадут в чаще, только минутку слышен конский топот, а потом все тихо и глухо
Ходила она по всему дому, и от всего дома были у нее ключи. Только никогда муж не пускал ее в один погреб. Погреб этот стоял под густыми разметными дубами; дверь чернелась из-под зеленой листвы, точно звериная пасть.
Что они такое прячут? подумала молодая.
Подумала и сейчас к погребу. И видит на засове такой замок, что десятерым его не поднять.
Постучала в дверь, словно в камень так глухо. Поглядела в щелочку черно, как в колодце.
Постучала в дверь, словно в камень так глухо. Поглядела в щелочку черно, как в колодце.
Вдруг из-под порога что-то блеснуло, как искорка. Она прилегла на землю. Что-то блестит!
Что это такое? думает она.
И хоть страшно, а просунула руку и схватила.