Я уверен, что желающих этого по той или иной причине не много, почти не задумываясь, сказал Нахельман, зная, что говорит правду.
Однако, насколько мне известно, не все рады моему приезду, император явно желал получить более вразумительный ответ. Некоторые считают германского императора источником зла, который угрожает еврейскому народу.
Наверное, Ваше величество имеет в виду раввина Хаима Йосефа Зонненфельда?
Да, кивнул император. Не помню, как его зовут. Тот, кто назвал Германию новым Амаликом и запретил благословлять ее императора, потому что, видите ли, у Израиля нет хуже врага, чем я и немцы.
Я вижу, вы хорошо осведомлены, Ваше величество, сказал Шломо Нахельман, позволив себе улыбнуться.
А разве нет? в голосе императора послышалась досада. Разве Германия была когда-нибудь противником евреев? Знаете, что он позволяет себе, этот ваш Зонненфельд? Публично оскорблять меня и мою внешнюю политику, по поводу которой я, кажется, никогда не имел ни от кого никаких мало-мальски серьезных нареканий. Это обидно.
Высказав это, император слегка ударил ладонями по подлокотникам своего кресла, словно приглашая своего собеседника разделить с ним его возмущение.
Поверьте, он не стоит того, чтобы о нем говорили, сказал Шломо Нахельман. Однако не буду от вас скрывать, Ваше величество, что таких евреев становится все больше. К счастью, есть простой способ, который мог бы заставить всех их перейти на вашу сторону.
Способ? переспросил Вильгельм. Что вы имеете в виду?
Если бы Германия и кайзер выступили за создание единого еврейского государства под протекторатом Германии, сказал Нахельман, то я уверен, что все без исключения евреи оказались бы на ее стороне.
Лицо императора как будто омрачилось пришедшей ему в голову какой-то мыслью.
Вы разделяете идеи Герцеля? спросил он, внимательно глядя в глаза Нахельмана.
Нет, Ваше величество. Я разделяю идеи, которые вкладывает нам в сердце Всевышний, а не те, которые, забывая о своей ничтожности, выдумывает сам человек.
Ага, сказал император, пропуская мимо ушей пассаж о Всевышнем. А что же Герцель? Разве он не одержим идеей создания еврейского государства, о чем и твердит на каждом шагу?
Герцель мечтатель, хотя и говорит много правильного, мягко улыбаясь, Шломо Нахельман подбирал нужные слова. Казалось, он просто напоминал своему венценосному собеседнику то, что всем было прекрасно известно. Он надеется, что рано или поздно евреи создадут свое государство и это, конечно, вполне вероятно, Ваше величество, но только при одном условии.
И при каком же?
Господин Герцель забыл одну простую вещь, Ваше величество. Он забыл, что настоящий еврей всегда склонится перед Храмом и Торой, но вряд ли захочет склониться перед Парламентом и Конституцией, как бы эти последние не привлекали нас своей простотой, справедливостью и очевидностью Храм и Тора, вот на чем должно быть построено еврейское государство. И тогда оно, конечно, с радостью примет и все те ценности, которые несет с собой светское государство, которое хотелось бы видеть Герцелю Храм и Тора, Ваше величество.
Кажется, это называется теократией, сказал Вильгельм, пряча в усах легкую улыбку.
Непререкаемая власть Всевышнего, Ваше величество. Мне кажется, это гораздо эффективнее, чем то, с чем мы сталкиваемся сегодня, и что предлагает нам секуляризованный мир.
Наверное, он выглядел очень забавно, этот еврей в европейской одежде, легко переходящий от одного понятия к другому, от одной темы к другой, словно здесь была вовсе не аудиенция, а легкий чай между обедом и полдником. Во всяком случае, у императора пока еще не возникло желание избавиться от посетителя, хотя при всей его обаятельности и шарме, время уже поджимало.
К сожалению, вздохнул Вильгельм, принципы современной европейской политики несколько отличаются от того, что предлагаете вы. Конечно же, в нашей деятельности мы не прибегаем к Богу. Но не потому, что Он больше не требуется нам, а потому, что Он уже дал нам те принципы, опираясь на которые мы в состоянии успешно совершать или не совершать те или иные действия, всегда готовые при этом указать на наши основания.
Гладко закрученная фраза, казалось, доставила удовольствие самому ее автору.
Никакие принципы не заменят живого общения, немного поспешно возразил Шломо Нахельман, каким-то образом умудряясь и говорить, и улыбаться. Конечно, только в том случае, когда Он сам соблаговолит открыть нам то, что пожелает.
Вот как, сказал император, намереваясь ответить на это какой-нибудь само собой разумеющейся истиной, например, той, которая гласила, что следует различать кесарево от Божьего, чему учил нас сам Господь. Но Нахельман торопливо и, похоже, довольно неучтиво перебил его.
Насколько я понимаю, мы говорим сейчас о политике, сказал он, продолжая улыбаться. Но политика, если я не ошибаюсь это способность видеть результаты своих действий, то есть видеть будущее. А кто, скажите, осведомлен о будущем лучше, чем Тот, для Кого нет ни прошлого, ни будущего, а только одно настоящее?
Вопрос был, конечно, риторический и вместо того, чтобы отвечать на него, император спросил: