Император не торопился. Он ехал шагом на роскошном, черной масти, арабском коне с белым пятном на груди, и время от времени поднимал руку, чтобы приветствовать стоящих вдоль дороги в ответ на их приветственные крики и трепет праздничных флажков. За его спиной ехала карета императрицы, Августы Виктории. А за ней свита императора и пестрый двор, на каретах, колясках, верхом и пешком, словно гудящая, то сверкающая на солнце, то прячущаяся в тени зонтов. Фрейлины, военные, штатские. Сверкающие вспышками корреспонденты всех мыслимых газет и журналов. Крики. Цоканье копыт. Громкое пение представителей немецкой общины. Тень под ногами Императора и его лошади стала совсем небольшой. Потом вдруг крики стихли, потому что как раз в это время произошел инцидент, о котором потом долго говорили на улицах и в кофейнях. Пробившийся сквозь кричащую и галдящую толпу молодой человек в европейской одежде, быстро выскочил перед медленно идущим конем императора, после чего так же быстро опустился на колени и протянул в сторону кайзера свернутый в трубочку лист бумаги, одновременно опустив голову и выражая своей позой высшую степень смирения. Все произошло так быстро, что ни турецкая охрана, ни охрана из свиты императора не успели ничего сделать. Подъехавший затем императорский адъютант хотел было уже отогнать просителя прочь, но подъехавший Император сделал ему знак, и тот забрал протянутую бумагу.
Это прошение об аудиенции, произнес проситель на хорошем немецком языке, не вставая с колен.
Забрав прошение, адъютант подъехал к Императору и протянул ему бумагу. Потом остановился рядом, ожидая решения.
Хорошо, сказал Император, глядя издали на просителя и возвращая бумагу адъютанту. Хорошо. Найдите время.
Слушаюсь, склонил голову адъютант. Затем он вернулся к молодому человеку, который всё еще стоял на коленях и нагнулся к нему с лошади:
Вы просите аудиенцию, не так ли?.. Его Императорское величество примет вас послезавтра в семь утра, в своем палаточном городе. Вход со стороны большого шатра. Ровно в семь часов. Не опаздывайте.
Затем он отсалютовал просителю и вновь присоединился к свите Императора.
Хвала Всевышнему, сказал Шломо Нахельман, поднимаясь с колен и отвешивая глубокий поклон уже не видевшему его Императору.
Хвала Всевышнему, повторил он, не обращая внимания на толпившийся и глазевший на него народ. Всемогущий услышал меня.
78. Вильгельм-путешественник
Император улыбался. Ему доставляло удовольствие видеть растерянное выражение на лице этого одетого в европейское платье еврея, который пришел к нему на сегодняшнюю аудиенцию и попал прямо на утреннюю экзекуцию, которую время от времени, не жалея выдумки, устраивал император для своих нерадивых приближенных.
На этот раз досталось военным советникам и генералам.
Причин сегодняшнего утреннего разбирательства было две. Во-первых, сообщение французских газет об испытании нового французского скорострельного пулемета, чья пропускная способность была столь велика, что, кажется, оставляла далеко позади все аналогичные образцы. И это привело императора в ярость, потому что пулеметы были его слабостью, а германские пулеметы были слабостью вдвойне, и поэтому должны были быть самыми лучшими в мире.
Вы только поглядите! говорил он, с отвращением тряся газетой перед лицами стоявших навытяжку генералов. Мы узнаем об этом из газет! Не правда ли прекрасный способ быть в курсе всех событий? Так, словно ваши шпионы заняты чем угодно, но только не своими прямыми обязанностями!
Похоже, он больше обращался к пришедшему на аудиенцию еврею, на чьем лице можно было видеть смесь изумления, растерянности и непонимания ту самую смесь, которую император предпочитал видеть на лицах своих подданных чаще, чем что-нибудь другое.
Впрочем, это было только начало. Второй причиной сегодняшнего разноса была забывчивость офицеров Генштаба, не взявших с собой в Палестину военных карт, без которых невозможно было ни провести хоть мало-мальски достоверную рекогносцировку, ни определить точного расстояния между объектами, ни добавить те новые военные объекты, чье появление было зафиксировано в последнее время.
Особенно не повезло этому неповоротливому, заикающемуся толстенькому Штольцу, который вечно все путал и терял.
Но Ваше величество, оправдывался он, забыв, что если император что и не любил, так это оправданий, какими бы уместными и справедливыми они ни казались. Эти карты нельзя выносить даже из помещения Генштаба. Таков установленный порядок.
Неужели? сказал ласково император, медленно наступая на маленького Штольца, словно собираясь раздавить его. А мне почему-то казалось, что порядок, который устанавливает император, им же всегда может быть и изменен. Выходит, я ошибался?
Но Ваше величество
Мне почему-то казалось, продолжал император, повышая голос, что следует, в первую очередь, исходить из здравого смысла, а не из тех или иных установлений, которые, быть может, уже давно устарели и потеряли всякое значение!
Да, Ваше величество, согласно кивал убитый Штольц.
Скажите, пожалуйста, он согласен, император вложил в свои слова всю возможную уничижительную иронию. И что же вы, интересно, теперь прикажите нам делать, с этими ни на что не годными бумажками?