Между тем, время шло и несколько попыток сблизиться с представителями местных общин в результате закончились, конечно, ничем, заставив Нахельмана еще больше разочароваться как в ортодоксах, не желающих знать ничего нового, так и в последователях Герцеля, и тех, кто под влиянием современных веяний все больше и больше проникался идеями Гаскалы, медленно превращая Палестину в еще одно светское государство, не желающее прислушиваться к уже близким шагам Божественного Помазанника.
В те дни он написал в одном из писем, адресованных Арье:
«У меня сложилось за последнее время такое впечатление, будто местные евреи ни о чем так мало не думают, как о своей ответственности перед Всевышним, ожидая, видимо, когда Царство небесное свалится им на голову, как созревший плод, за то, что они ходили в синагогу, соблюдали кашрут и молились три раза в день. Похоже, они не понимают, что их избранничество это, прежде всего, твое личное дело, к которому тебя призвал Святой, открыв возможность стоять перед лицом Всемогущего, ибо это-то и есть подлинное, а не мнимое избранничество Хотел бы я посмотреть на их лица в тот День, когда Всевышний позовет их отчитаться в том, что они сделали для прихода Машиаха, которого они так любят на словах».
Одним из таких разочарований стала встреча с редактором еврейской газеты «Цви», господином Перельманом из Луцка, которого за глаза многие называли «сумасшедшим Йегудой», но при этом побаивались за его резкость, твердость и прямоту, которые, впрочем, как замечали очевидцы порой трудно было отличить от грубости и хамства.
В этот день, в семь часов утра, как раз тогда, когда редактор «Цви» Йегуда Перельман садился за свой рабочий стол, его жена Дора просунула в дверь голову и сказала, что его хочет видеть какой-то странный господин в европейской одежде.
Будем надеяться, что это не кто-нибудь из наших кредиторов, вздохнул Йегуда Перельман, с сожалением глядя на прерванную работу.
Перед тем, как проводить посетителя к мужу, Дора предупредила его:
Он говорит только на иврите.
Тот кивнул и сказал, что он знает это.
В кабинете редактора, заваленного рукописями и книгами, Шломо почувствовал знакомый запах. Пожалуй, он даже растерялся на мгновение. Такой запах был в библиотеке его отца. Если он не забыл, то так пахли старые книги и журналы. Впрочем, подумал Шломо, это было так далеко, что его вполне можно было посчитать не бывшим.
Поклонившись, он представился, назвав себя преподавателем латыни, немецкого и иврита в протестантской школе святого Фомы. Потом сказал:
Я бы хотел просить вас, господин редактор, опубликовать в вашей газете вот это.
С этими словами, он достал из папки и протянул сидевшему за столом Перельману исписанный листок. Иврит его был вполне сносный.
Что ж, посмотрим, Перельман взял листок и надел очки. Садитесь.
Пока Перельман читал, Шломо искоса осмотрел его кабинет. Ничего лишнего. Ни одной фотографии на стене. Ни одной картины или литографии. Одни только книги, бумаги, стопки журналов, блокноты и тетради. На столе чернильный прибор и стакан с разноцветными карандашами. В солнечном свете кружилась книжная пыль, которая, наверное, никогда здесь не оседала.
Потом он увидел, что господин редактор смотрит на него поверх очков и взгляд этот, похоже, не обещает ничего хорошего.
Вы сошли с ума? негромко сказал Перельман, отложив в сторону очки и сверля Нахельмана стальными глазами-буравчиками, словно он боялся, что сидящий напротив мужчина в европейской одежде и в самом деле сошел с ума, так что теперь от него можно было ожидать чего угодно. Вы хотя бы отдаете себе отчет в том, что будет со мной и с вами, если я напечатаю в «Цви» эту вот вашу бумажку?
Он потряс листочком и вновь впился в него своими стальными буравчиками, как будто хотел поскорее узнать, откуда берутся в Иерусалиме такие идиоты, как этот господин Шломо Нахельман, учитель латыни и иврита.
И потом, продолжал он, по-прежнему не отводя глаз от Нахельмана, зачем это вообще надо обнародовать такие сомнительные вещи, которые любому здравомыслящему человеку покажутся верхом глупости и нелепости? Зачем, скажите?
Я думаю затем, твердо отвечал Шломо, что нам никогда не следует упускать своего шанса.
Не упускать своего шанса, повторил Перельман, с неожиданным интересом разглядывая этого сумасшедшего. Что вы имеете в виду, господин Нахельман, когда говорите о том, что не следует упускать свой шанс?
Я имею в виду, что когда тысяча человек прочтет в вашей газете эту историю, то среди них наверняка найдутся такие, которые захотят превратить эту историю в реальность. И кто знает, господин редактор, как повернуться события потом. Разве мы знаем, что готовят для нас Небеса? Но, тем не менее, это не значит, что мы должны сидеть, ничего не делая, и ждать у моря погоды.
Вы сумасшедший, господин Нахельман, сказал Перельман. Вам еще не говорили? Или вы думаете, что турки не поймут этого? Он потряс над столом бумажкой, словно она одна была виновата в том, что ему приходилось выслушивать теперь все эти несусветные глупости. Так я вам скажу, что они прекрасно все поймут и немедленно примут меры. И меньше чем через час мы будем с вами сидеть в тюрьме, в камере, где кроме вас будут сидеть еще двадцать человек и радоваться, если нам принесут к вечеру тарелку гнилого проса. Можете поверить мне, господин Нахельман, потому что в отличие от вас, я провел в этой тюрьме ни один день.