«Радости и тепла, вот что нужно, чтобы вернуться назад. Да, радости и тепла».
Ну, как ты, Воробей?
Ничего, только холодно
Та потаённая жизнь, что не каждый и углядит, потянулась на добро и свет, вновь засияла тихо и вспомнила, вспомнила о костях и мышцах о доме, в котором гостила и где вела себя обычно как хозяйка.
«Выживет! Это хорошо».
Глава 2
Ты зачем Волка дразнил?! отогрелся, можно спросить и сердито. Дохнула трубкой. Он тебе какой вред-то нанёс?
Парнишка встрепенулся, почуял силу в себе.
Он зубы скалил, пугал меня, лапой землю царапал!
Уже и обида вскинулась, оттаял, значит.
Что ещё делать-то, всё равно не убежать!
И Дика уже колотило: от перенесённого страха и от обиды на волка, на братьев, так зло пошутивших, на себя самого за глупость и доверчивость. Всегда так: Глупый Дик, Дик-дурачок, всё стерпит, всему поверит.
Над ним часто посмеивались, так уж повелось. Дик любил сказки, смотрел на жизнь как на занавеску, за которой обязательно есть что-то ещё, и доверчиво делился с другими такими открытиями.
Кот во дворе, вероломный разоритель гнёзд, как оказалось, очень смущался и робел перед мышиной ратью под полом. Мыши втолковали ему, одиночке и охотнику, про свои семейные ценности и жизнь сообща, и, хотя судьбы их были коротки, сами мыши малы и неразумны, эти их доводы вызывали уважение. И Кот не ловил мышей.
Дик объяснил это своим родным, за что был осмеян и сам, и за компанию с котом.
А ещё Дик-дурачок рассказал им про Дверь-Любознательную-Старуху, разрушенный мостик через ручей молчаливого Стража-Ближнего-Леса, разговоры хлебных колосьев и колыбельную коровы для своего полугодовалого телёнка.
Да, Дик любил сказки, и они слетались к нему, казалось, со всего света.
Братья как-то сказали ему, притихшие и серьёзные, что верят его историям. Что там, в лесу, повстречали волка, и он говорил с ними человечьим голосом. Они тихо шептали Дику на ухо, что и ему будет интересно послушать, только идти надо далеко, объяснили, где свернуть с тропинки.
Он, конечно, заблудился, ночь провёл в лесу, понял, что обманут. Вообще всё понял. Заплакал.
И тут появился волк, огромный, рыжевато-серый, тихо пахнущий чем-то, встал на большой камень, покрытый лишайником. Красивый такой волк. И страшный очень.
Дик перестал плакать и поднял глаза, а волк пригнул голову, шерсть на его волчьем загривке встала дыбом, он обнажил зубы и ударил когтями по каменному скату. Лишайники ссыпались по траве: тихий-тихий шелест.
И мальчишке вдруг так захотелось жить, пусть даже там, дома. А где же ещё? Жить долго, хорошо, много всего знать. Кота своего вспомнил, окошки в сад, журчание ручья под мостом всё самое любимое в жизни своей.
«Не отдам!» подумалось быстро.
Сердце отозвалось тут же:
Рычи!
И Дик зарычал, зло и неумело. Волк растерянно уставился, сделал шаг вперёд.
А сердце дохнуло:
Беги!
И Дик побежал. Перемахнул через травы, какие-то яркие цветы, гибкие ветки. Никто и ничто не царапнуло его, не хлестнуло по щекам, рукам и лицу. Оглянувшись, увидел: волк рядом, за спиной, и рванул ещё быстрее.
Вдруг опора под ногами пропала, где-то внизу блеснула вода, или сперва пахнуло водой? Дик заскользил, всё сильнее вниз и начал падать.
А-а-а!.. само сердце кричало из груди.
И тут с его временем что-то произошло оно не остановилось, а как бы замедлилось, стало хрустальным, прозрачным. Сквозь это необычное время можно было смотреть как через лупу, и всё вокруг объяснялось, наполняясь значением и смыслом. Точно! Как отдёрнули занавеску. Вот что думалось тогда Дику. А перепуганное сердце голосило, потому что тело неслось, хоть и очень медленно, к острым камням и быстрой холодной воде.
Потом
Потом в этот медленный-медленный, хрустальный, звонкий мир с неотвратимым для жизни Дика концом ворвался, заполнил собою всё вокруг вихрь бело-коричневый, мягкий, в шорохах и ещё других, без названия звуках, похожих на тишину, но ярче, а потому значительнее. По лицу, шее, рукам пронеслись травы, оставили мокрые следы и память о запахе вода, зелень, мёд. Спина и плечи ощутили колкую твёрдую опору.
И время вернулось в свои границы.
«Как река, подумалось, а я сплю».
И он уснул. Спал недолго, открыл глаза увидел старуху на камне метрах в полутора от себя. Сидела, поджав ногу, курила трубку, смотрела на него, Дика, сверху вниз, рассматривала даже. Сердце молчало, может, устало. Чувств не было, мыслей не было. Мир занавеска, за ним хрустальная тишина, жизни нет, смерти нет. Сколько теперь тебе лет, Дик? Ты Дик?
Глава 3
Элга развела костёр и сделала в котелке какой-то чай. Дик внимательно смотрел, как что-то сыпалось из мешочка на поясе и из железной банки с рисунком. Потом старуха сорвала пучок травы из той, что росла над обрывом, и кинула, тихо приговаривая, в дымный ароматный кипяток.
Укутанный холщовым одеялом, Дик в это время жевал сухую лепёшку хозяйка достала её, завёрнутую в бумагу, из котомки. Тепло, спокойно, тихо. Разочарование было первым перенесённым им в жизни горем. И вот оно стихало, как засыпает больной потревоженный зверь. Дело даже не в пережитой опасности, голодной и холодной ночи, злой подлости родных. Обида была на саму жизнь за что? Почему он, Дик, этой жизнью не принимается, и жизнь желает от него других слов, мыслей других, вообще другого Дика?