И вот теперь сутулюсь, одинокий, / у этих окон и гляжу под ноги / себе, как будто что-то потерял.
Тоской и запустением отмечен / старинный дом И оправдаться нечем. ()Небо и земля должны быть связаны, как были они связаны прежде, герой отлично помнит эту связь:
На яблоках настоянный /Сквозил небесный свет / Над древними устоями, / Которых больше нет.»
()Вовсе не считаю Яковлева, как теперь принято шуметь в рецензиях ни «титаном», ни «величайшим», для меня несомненно лишь, что это подлинные стихи и я надеюсь, что поэт заслуженно уловил своими сетями малую искорку вечности
Когда выползал я из ложа прокрустова,
то весь мой костяк и стонал и похрустывал
во мне умирала античная Греция.
Но северным вьюгам открыл свое сердце я.»
«Смертью тронут»
Смертью тронут, жизнью трачен
И не должен никому,
Я бреду рассветом грачьим
В гиблом яблочном дыму.
В тихом омуте больничном,
Где рассвет похож на бред,
Был застукан я с поличным
Медсестрой, идущей вслед.
И по зыбким коридорам,
Под неоновым дождем
В темном облаке бредовом
Был на пост препровожден.
Чтобы заспанный охранник,
Отпустил меня за так,
Чтоб навек я сгинул в ранних
Зябких яблочных садах.
«За калиткой с разбитой щеколдой»
За калиткой с разбитой щеколдой,
И за речкой, где зреет ранет,
За счастливой такой и недолгой
Нашей жизнью, сходящей на нет.
За разлукой и мукой кромешной,
За судьбой, обрывающей след.
И сквозь свет, проникающий вежды!
И сквозь мрак, проникающий свет!
Баллада о дедушке
Февральской ночью, метельной и длинной,
он был унесен оторвавшейся льдиной,
гонимой на юг беспощадным норд-вестом
к пустым горизонтам, всем бурям отверстым.
Гонимый во тьме этой бурею злою,
он слушал, как море у льдины слоеной
шипело, взбираясь по каждому слою,
и било в подошвы волною соленой.
Он смерть уже видел, когда на рассвете
(внезапно студеные черные волны
затихли, как рыбы, попавшие в сети)
его обнаружил баркас рыболовный.
Он выжил. Вернулся в родную сторонку,
чтоб снова ломать свою долю крутую
Тогда получил он одну похоронку,
затем получил похоронку другую.
Был хлеб его горек. Был день его темен.
Но жить было нужно, во что бы ни стало!
Он снова рыбачил. Мотался по тоням.
И рвали ветра его парус усталый.
А не было ветра хватался за весла.
Обедал и спал прямо в лодочном трюме.
Казалось: навеки работать завелся
Он вырастил нас своих внуков и умер.
Над домом его нынче кружится ветер.
И соком земли наливаются груши.
Где ставит теперь он свой старенький вентерь?
Какая волна его носит и кружит?
Не знаю Но помню я сердцем ребячьим
лицо его смуглое, будто из меди,
когда уплывал он за счастьем рыбачьим
по вечной реке нашей жизни и смерти.
«Значит, время пришло»
«За калиткой с разбитой щеколдой»
За калиткой с разбитой щеколдой,
И за речкой, где зреет ранет,
За счастливой такой и недолгой
Нашей жизнью, сходящей на нет.
За разлукой и мукой кромешной,
За судьбой, обрывающей след.
И сквозь свет, проникающий вежды!
И сквозь мрак, проникающий свет!
Баллада о дедушке
Февральской ночью, метельной и длинной,
он был унесен оторвавшейся льдиной,
гонимой на юг беспощадным норд-вестом
к пустым горизонтам, всем бурям отверстым.
Гонимый во тьме этой бурею злою,
он слушал, как море у льдины слоеной
шипело, взбираясь по каждому слою,
и било в подошвы волною соленой.
Он смерть уже видел, когда на рассвете
(внезапно студеные черные волны
затихли, как рыбы, попавшие в сети)
его обнаружил баркас рыболовный.
Он выжил. Вернулся в родную сторонку,
чтоб снова ломать свою долю крутую
Тогда получил он одну похоронку,
затем получил похоронку другую.
Был хлеб его горек. Был день его темен.
Но жить было нужно, во что бы ни стало!
Он снова рыбачил. Мотался по тоням.
И рвали ветра его парус усталый.
А не было ветра хватался за весла.
Обедал и спал прямо в лодочном трюме.
Казалось: навеки работать завелся
Он вырастил нас своих внуков и умер.
Над домом его нынче кружится ветер.
И соком земли наливаются груши.
Где ставит теперь он свой старенький вентерь?
Какая волна его носит и кружит?
Не знаю Но помню я сердцем ребячьим
лицо его смуглое, будто из меди,
когда уплывал он за счастьем рыбачьим
по вечной реке нашей жизни и смерти.
«Значит, время пришло»
Значит, время пришло. И я снова беспомощно болен,
и взволнованным сердцем напиться никак не могу
теплым ветром, летящим за мной над невспаханным полем,
и водой из ручья на весеннем лиловом снегу.
Я хочу, чтоб всегда за рекою поля голубели,
и кинжальные ливни хлестали сухую траву!
Эту вечную землю я помню еще с колыбели.
Этой светлой тревогой я жадно дышу и живу.
Эти песни-ручьи, как во мне, прозвенели над полем.
Оттого и слова и за них я платил не рублем.
Оттого я бываю беспомощной нежностью болен
и в зеленое поле, и в синее небо влюблен.
«Опять на землю льется холод»
Опять на землю льется холод
из галактических глубин,
на крышах сел и в рощах голых
мерцая светом голубым.
Опять летит в ночные дали
над Волгой тройка вороных.
Звенит, раскалываясь, наледь,
храпит, оскалясь, коренник.
И ничего не нужно, кроме
вот этих яростных коней
да месяца в ольховой кроне,
да песни и гармони к ней!
И чтоб навстречу острый холод
да степь сияньем голубым!
И чтоб горели окна в школах!
И чтобы Пушкин был любим!