Однако даже смазанный и готовый к употреблению механизм остроумия не давал мне гарантии и спокойствия за то, как же я себя покажу на встрече. Хотелось положиться на импровизацию. Мой взгляд по-прежнему наблюдал за падающими рядом каплями, и они, одна за одной, исчисляли еле тянувшиеся минуты до заветной встречи. «Как она поздоровается? В каком настроении будет? Платье? Деловой пиджак? Главное, не кожаная куртка с шипами, скрывающая изобилие татуировок, сделанных на спор по молодости», успокоил я себя. «Интересно, она тоже волнуется?» вдруг снова забеспокоился мой внутренний я. Наскучившие падать капли заставили перевести мой взгляд на часы, и я удивился, что эти беспокойные мысли заняли все время ожидания. И вот-вот. С минуты на минуту. Suddenly and forever.
Спешат из магазина мама с дочкой, помогая друг другу нести пакеты. На дочке платье цвета морской волны, а волосы прижаты белым ободком. Вот, выплескивая будто ругательства на жизнь клубы черного дыма из выхлопной трубы, повернул на St. Rise старый лимузин. С мрачного монумента взлетел голубь, обыкновенный, городской, серого оперения, сытого телосложения и подлетел к голубке. Белой, радостно воркующей. Черт, где же моя голубка, какими английскими ветрами ее унесло прочь от намеченного фонтана и какое тревожное щебетанье других птиц разубедило ее приехать?!
Спешат из магазина мама с дочкой, помогая друг другу нести пакеты. На дочке платье цвета морской волны, а волосы прижаты белым ободком. Вот, выплескивая будто ругательства на жизнь клубы черного дыма из выхлопной трубы, повернул на St. Rise старый лимузин. С мрачного монумента взлетел голубь, обыкновенный, городской, серого оперения, сытого телосложения и подлетел к голубке. Белой, радостно воркующей. Черт, где же моя голубка, какими английскими ветрами ее унесло прочь от намеченного фонтана и какое тревожное щебетанье других птиц разубедило ее приехать?!
Надежда еще теплится. Падение капель усиливается. Теперь они звучат о бетон в унисон урчанию моего живота, сегодня не ведавшего почти ничего кроме нервов и будничного табака. Пара движений, и кремниевое колесо озарило искру, едкий дым растворил свежесть зелени у фонтана. Мне не хотелось уходить, и даже оправдывать себя тем более. Может, так оно и лучше, ведь я пришел, прождал, сосчитал капли и прохожих, точно голодный пес, больше не лающий от скуки. Скотт в данный момент принимает по свою грудь за всю нашу творческую кучку от Ларри, который, точно говорю, не рад вестям о тупике. Чарли принимает в данный момент по свою грудь две по пятьдесят. Unusual day сменился на привычность, и следующим напряженным моментом виделся лишь час-пик. Вот-вот на железнодорожных станциях захлопают дверьми спешащие на перрон и сквозь него пассажиры, водители автобусного парка повернут ключи зажигания, и две моих ноги отправятся в путь ко вкусному домашнему ужину.
Уместно было бы в этот момент подметить, что человеку нужно мало для счастья, и весть о надвигающимся ужине согревала не слабее дедовской телогрейки. Но рай в шалаше невозможен без вкусных ужинов. А вкусные ужины без близкого человека. Следственно, мало построить шалаш и купить холодильник. Даже постоянный соблазн человечества увеличивать капиталы, раскрашивать еще более изощренно стены в своем доме, досуг и жизнь тут ни причем. Остановившись с такими мыслями на светофоре, я вдруг почувствовал себя участником той самой притчи, где пешеход с завистью смотрит на велосипедиста, тот на водителя, водитель в свою очередь за владельцем спорт-кара, и последний бдит в небо, восхищаясь полетом железных аэродинамических тел, столь грациозно на закате рассекающих небосвод. Но ведь это все станет ничтожно, даже отвратительно, если не с кем радости новых побед будет разделить.
Перейдя беснующий перекресток, я свернул во дворы, где тихо и спокойно. Обычно в такие моменты в кинофильмах картина становится мрачной, угрожающе показываются стены кирпичных высоток, среди лестничных балконов развешено одинокое белье, и в конце улицы на последнем этаже душераздирающе надрывается трубач, эмоциями затмевающий целый оркестр. Некая нуар-картина времен не так давно зацветшего джаза. Но я даже зашагал увереннее, и снова потянулся рукой в нагрудный карман рубашки за «огнивом», дабы раскурить трубку своего несостоявшегося мира. Внезапно, кроме удручающей пустоты моя рука не нащупала ничего. «Что за, какого черта!» ведь «огниво» то было мне очень ценно, как минимум, оно было из-за границы и хранило в себе Бог лишь знает сколько пережитых случаев и историй. Машинально мои ноги вновь развернулись к фонтану.
Однажды в детстве на льду я поскользнулся и тормашками вверх приземлился перед возлюбленной девочкой, в весьма неловкой позе. Чувства схожи. На месте, где я сидел у фонтана, был аккуратно сложенный бумажный самолетик, на котором красовалось оставленное ценное огниво. Взяв его в руки, я быстро огляделся вокруг, будто надеялся обнаружить кого-то в кустах, смеющегося и подглядывающего, но площадь жила своим обычным чередом. Никакими духами бумага с крыльями не источала. Но я был явно уверен, что автором этого сюрприза была Хельга. Пытаясь мысленно ответить на еще большее количество вопросов, устремился прочь.