Но если подобная запись и могла удовлетворить души пекла, то она далеко не удовлетворяла их ходатая, который зарился на все цельное достояние дома Помпео.
Когда занемогла старая донна Виргиния, дон-Игнацио отрекомендовал ей в сиделку Флавию и сам наблюдал за старухой, не допуская к ней никого из посторонних; а когда тело и память больной достаточно, по мнению его, ослабели не встретил затруднения подменить старую духовную новой, которою наследие Помпео всецело отказывалось братству Сан-Франческо ди-Паоло, и где вместе с тем душеприкащиком и исполнителем последней воли умирающей назначался сам же он, дон-Игнацио.
Не встретилось ему недостатка и в благородных свидетелях и старая ханжа подписала полуживою рукой нищету и рабство злополучному младенцу, для обогащения ненасытных святош А между тем обворованный Муцио тихо почивал в своей комнатке, еще разубранной материнскою рукой, в позолоченной своей колыбельке. Сирота-ребенок не знал, что на завтра ему придется проснуться нищим.
VIII. Нищий
Восемнадцать лет минуло с того рокового вечера, когда черный-черный, как оборотень, патер крался через пиаццу Ротонды, для совершения безбожного дела, и мы возвращаемся снова на ту же площадь, где, прислоненный к одной из колонн Пантеона, стоял, завернутый в свой дырявый, плащ, некий нищий
Не была на этот раз темная декабрьская ночь, были ненастные февральские сумерки.
Нижняя часть лица нищего была спрятана под закинутую на плечо полой плаща, но и того, что виделось, было достаточно, чтоб угадать одну из тех физиономий, которые, виденные раз, остаются в памяти за всю жизнь: римский нос разделял два голубые глаза, способные удивить льва, а плечи, хотя и покрытые лохмотьями, доказывали, что человека, имеющего их, не легко было бы оскорбить безнаказанно, и не один скульптор не отказался бы заставить его позировать для торса.[14]
Легкий удар по плечу пробудил нищего от созерцательной неподвижности. Он обернулся, и с ласковым видом молвил пришедшему:
Вы здесь, брат.
И точно, по сходству, казался братом Муцио тот, кого он назвал этим именем. То был Аттилио, наш приятель, который к словам первого прибавил:
Вооружен ты?
Вооружен?!.. как-то презрительно переспросил нищий: а зачем? Я вооружен гневом и местью за мое отнятое достояние, за похищенное мое наследство Ты думаешь, я это позабыл? Нет, я также все это помню, как ты не забудешь свою Клелию, как не забыть мне моей Эх! да и зачем любовь нищему, отверженцу общества? Кто поверит, что в груди, покрытой тряпками, может так биться сердце, способное чувствовать?
А однако ж, вставил Аттилио: та прелестная форестьерка, я знаю наверное, что тебя любит, на сколько может любить женщина
Муцио смолкнул и поник головою, и Аттилио, отгадывая поднявшуюся бурю в душе своего друга, дотронулся легонько до его руки и шепнул:
Vieni!
И Муцио последовал за ним, не вымолвив ни слова.
А между тем уже спала ночь, накрывшая своим темным покровом вечный город; на смолкнувших улицах, прохожие поредели; тени дворцов и монументов смешались с тьмой, и только мерные и тяжелые шаги иностранных патрулей раздавались еще в тишине наступившей ночи.
Патеров в эти часы встречается немного, они спокойствие предпочитают риску: тепленькая спаленка для них предпочтительнее темной улицы: в ночное время римские улицы не безопасны, а патеры, как известно, в отношении самих себя, особенно животолюбивы.
Покончим ли мы когда с этими птицами? спросил развеселившийся Муцио.
О, да! воскликнул Аттилио: покончим и скоро!
Разговаривая таким образом, друзья незаметно дошли до одного мрачного здания, очевидно тюрьмы. Они остановились у боковой двери, недалеко от главного входа. Вошли, миновали узкий корридор, поднялись по лесенке и очутились в комнате, предоставленной начальнику караула; все убранство её состояло из скамьи и нескольких стульев; на скамье несколько бутылок, несколько стаканов и мерцавшая лучерна. Там, усадив гостей, сержант начал первый:
Выпьем по стаканчику орвието[15], товарищи, что в холодную ночь пользительнее благословений самого папы И он подвинул пузатую флягу, оплетенную тростником.
Выпьем по стаканчику орвието[15], товарищи, что в холодную ночь пользительнее благословений самого папы И он подвинул пузатую флягу, оплетенную тростником.
Так, значит, сюда свели они Манлио? осведомился Аттилио, едва пропустив первый глоток.
Сюда, как я тебе и дал тотчас же знать, ответил Дентато, драгунский сержант: а было то прошлою ночью, эдак близ одиннадцати, и засадили его в секретную, точно важного преступника Слышно, что его хотят поскорее спихнуть в цитадель св. Духа, так-как эта тюрьма только переходная.
И известно, по чьему приказанию был он арестован? спросил снова Аттилио.
Еще бы! по приказанию фаворита и кардинала-министра. Так говорят, и еще прибавляют, вставил сержант: что его эминенция простирает могущественную руку свою не столько за отцом, сколько за дочкой жемчужиной Трастеверии
Приливом бешенства задохнулся Аттилио при этих словах:
А как мы теперь его высвободим? с заметным нетерпением спросил он.
Высвободить!? но нас слишком мало, чтоб попытка удалась, ответил Дентато.