- чуть слышно ответила Бероева.
- Да как же так?.. Я, право, не знаю... я надзирательнице кликну пущай она сама, как знает.
- Оставь, Христа-ради... дайте мне покой.
- Да ведь приказано!
Встретя столь настойчивое сопротивление, Бероева нервно, хотя весьма слабо, заметалась на своей койке. Это требование только сильнее раздражало ее, произведя конвульсивно-лихорадочные содрогания во всем теле.
- Бога в тебе нет, что ли! - укоризненно накинулись на сиделку несколько больных арестанток. - Не видишь разве! - Все равно помрет... Оставь ты ее, не мучь напоследок - уж и без того ей вдосталь пришлось сегодня... совсем помирает ведь.
Общая укоризна подействовала: сиделка, поставив склянку на стол, отошла от постели.
Но зловеще в ушах Бероевой раздались слова арестанток:
- Все равно помрет... совсем помирает.
Ужасная мысль о близости смерти снова мелькнула в ее уме пугающим призраком, и на этот раз больная решилась собрать все скудные силы, какими владела в эту минуту.
- Мавру Кузьминишну... голубушка, Мавру Кузьминишну, - слабо пролепетала она, обратив молящий взор к своей лазаретной соседке, лежавшей на рядом стоящей койке, - бога ради, Мавру Кузьминишну! - умоляющим стоном повторила она.
И через несколько минут надзирательница уже держала ее холодеющие руки.
- Мавра Кузьминишна... тут у меня в ладонке, на шее... вы знаете... вместе с крестом старинный рубль зашит... старинный рубль... от дочери... Снимите с меня...
Старушка исполнила ее желание, и Бероева слабою рукою поднесла к губам свою заветную память. На глазах ее появились слезы.
- Бедные мои дети! - горько прошептала она, продолжительно прильнув к этой ладонке. - Не увижу больше...
Мавра Кузьминишна и больная соседка поддерживали слегка ее голову. Остальные внимательно и в каком-то благоговейном молчании следили со своих кроватей за этою грустною сценою.
- Я умру, говорят они... Нет... Боже мой, нет!.. Неужели... Смерть... Но... если я умру, - продолжала больная, в борьбе с этой мыслью, тихо взяв руку надзирательницы, - напишите к родным - вы знаете куда... Жив ли он, и что с ним... Если он жив - муж мой - пускай ему скажут, что я и в последнюю минуту о нем да о детях несчастных поминала... Он любит нас... А тем, врагам нашим... бог с ними! Я прощаю им... Пусть и он простит...
И новые слезы полились из глаз умирающей.
- Теперь - моя последняя просьба... последнее желание... бога ради, сделайте это... Для умирающего человека можно, - продолжала она, подняв на старушку молящие взоры. - Это каприз, но... в нем теперь все, что осталось мне дорого от прошлого... Этот рубль - подарок дочери моей, - я не хочу с ним расстаться... Умоляю вас! Не откажите моей последней воле!.. Положите его со мною в гроб... Вы сделаете это. Дайте мне слово!..
Мавра Кузьминишна пообещалась, и на лице умирающей, словно тихая тень весеннего облака, легла светлая, довольная улыбка.
- Благодарю вас... - прошептала она, - благодарю... Теперь я умру спокойнее... Не отходите от меня... Будьте хоть вы со мною - все же легче как-то: не одна хоть буду в последнюю минуту... Сядьте здесь... поближе...
Старушка села подле нее и все держала ее руки так нежно и любовно, как могла бы разве одна только мать держать своего умирающего ребенка.
Но зато, после стольких усилий, после минутного напряжения стольких нравственных и физических способностей, которыми сопровождалась эта сцена, организм Бероевой совсем уже истощился, и начался окончательный упадок сил...
Она слабо дышала, лежа навзничь на своей постели. Глаза были закрыты, пульс едва уже бился, и рука, сжимавшая у груди заветную ладонку, холодела все более. Через полчаса это состояние почти незаметно перешло в какой-то окоченелый сон, так что ни пульса, ни дыханья уже не было слышно.