На другой день утром рано
кровавые зори свет извещают:
чёрные тучи с моря идут,
хотят закрыть четыре солнца,
а в них трепещут синие молнии.
Быть грому великому!
Идти дождю стрелами с Дона великого!
Тут копьями столкнуться,
тут саблями сразиться
о шлемы половецкие,
на реке на Каяле,
у Дона великого!
О, Русская земля! Уже не холмистая ты.
То ветры, Стрибожьи внуки,
веют с моря стрелами
на храбрые полки Игоревы.
Земля гудит,
реки мутью текут,
пылью поля покрывает.
Стяги вещают:
«Половцы идут от Дона и от моря,
со всех сторон русские полки обступили!»
Дети бесовы кликом поля перегородили,
а храбрые русичи загородились красными щитами.
Яр-тур Всеволод!
Стоишь в обороне,
прыщешь на воинов стрелами,
гремишь о шлемы мечами булатными!
Куда поскачешь, тур,
своим золотым шлемом посвечивая,
там лежат поганые головы половецкие,
посечены саблями калёными шлемы аварские,
тобою, яр-тур Всеволод!
Что те раны, дорогие братья?
Когда забыл почесть, и жизнь,
и града Чернигова отчий золотой престол!
И своей милой жены, красавицы Глебовны,
привычки обычные.
Были века Трояни,
минули года Ярослава,
были походы Олеговы,
Олега Святославича.
Тот Олег мечом крамолу ковал
и стрелы по земле сеял.
Вступит, бывало, в златое стремя он
в городе Тмуторокани,
так тот звон слышал
старого великого Ярослава сын Всеволод,
а Владимир по утрам уши затыкал в Чернигове.
И Бориса Вячеславича гордыня на суд привела,
и на Канины зелёную траву поклала
за обиду Олегову,
храброго и молодого князя.
С той же Канины
Святополк со скорбью забрал отца своего
между венгерскими иноходцами
в святую Софию, в Киеве.
Тогда, при Олеге Гориславиче,
сеялось и прорастало усобицами,
гибло добро Даждьбожьих внуков,
в княжьих крамолах года сокращая враждующим.
Тогда по Русской земле редко пахари пахали,
но часто вороны каркали,
делёж учиняя над трупами
и галки свой крик поднимали,
желая лететь на обжорство.
То было в те битвы и в те походы.
А такого сраженья не слышали!
С утра и до вечера, с вечера и до утра
летят стрелы калёные,
гремят сабли о шлемы,
трещат копья булатные
в поле далеком, среди земли Половецкой.
Чёрная земля под копытами
костьми, как молвят, засеяна,
а кровью полита
горем взошли они в Русской земле.
Что шумело, что звенело,
давеча, рано пред зорями?
Игорь полки заворачивал
жаль ему милого брата Всеволода.
Бились день,
бились другой,
третьего дня, к полудню, упали стяги Игоревы.
Тут братья разлучились на берегу быстрой Каялы.
Тут кровавого вина не хватило,
тут пир закончили храбрые русичи,
сватов напоили, а сами полегли
за землю Русскую.
Никнет трава жалостью
и дерево с горем к земле приклонилось.
Уже, братья, невесёлая година настала,
уже силам Степи обидно стало.
Обида в силах Даждьбожьих внуков
вступила девою на землю Трояни,
заплескала лебедиными крыльями
на синем море у Дона,
и, плещучи, уменьшила достатка часы.
Усобица князей от поганых погибель!
Говорит брат брату:
«Это моё и то моё же».
И стали князья про малое «се великое!» молвить,
а сами на себя крамолу ковать.
А степняки со всех сторон приходят с победами
на землю Русскую.
О, далече залетел сокол,
птиц побивая
до моря!
А Игорева храброго войска не воскресить!
Потом кличут карнаи: «Огня!»
И помчали по Русской земле,
жар в людей швыряючи,
в огненных рогах.
Жены русские заплакали, заголосили:
«Уже нам своих милых лад
ни в мыслях помыслить,
ни в думах подумать,
ни очами увидеть.
А золотом и серебром
и вовсе не позвенеть».
Застонал, братья, Киев тугою,
А Чернигов от напастей.
Тоска разлилась по Русской земле,
печаль густо течёт среди земли Русской.
А князья сами на себя крамолу куют,
а кочевники рыщут с победами по земле Русской,
и дань берут по «белой» от двора.
Те два храбрые Святославичи
Игорь и Всеволод,
Уж вражду пробудили роздорами.
Ту, что унял, было, отец их Святослав
грозной, великой, киевской грозою!
Говорят, потрепал своими сильными полками
и смертоносными мечами,
наступил на землю Половецкую!
Притоптал холмы и овраги,
взмутил реки и озёра,
иссушил потоки и болота,
а поганого Кобяка, из Лукоморья,
от железных великих полков половецких,
словно вихрь выхватил!
И свалился Кобяк в граде Киеве,
в гриднице Святослава.
Тут и немцы, и венеды,
тут и греки, и морава
поют славу Святославу,
укоряют Игоря,
утопившего богатство на дне Каялы,
реки половецкой,
русское злато рассыпавши.
Тут Игорь-князь, пересел из седла золотого
в седло кочевничье.
В городах над стенами уныние
и всюду поникло веселие.
А Святослав мутный сон видел в Киеве на горах.
«В ту ночь, с вечера, говорит,
покрывают «они» меня чёрным покрывалом
на кровати тисовой.
Черпают мне синее вино с отравою смешанное,
сыплют из пустых колчанов степных пастухов
крупный жемчуг на лоно.
И усыпляют меня.
Уж и доски без «кнеса» в тереме моем златоверхом.
В ту ночь, с вечера,
слетелись шумные вороны
и каркали у Плесньска на оболони,
оглашая дебри Кисани,
и шлеею тянулись до синего моря».
И сказали бояре князю:
«То, князь, горе ум помутило!
То два сокола слетели
с отчего золотого стола,
поискать города Тмуторокани.
(Хотелось напиться шлемом из Дона!)
Уже соколам крыльца подрезали
поганых саблями,
а самих опустили в пута железные.