- А что ж у меня второе место пропадает? - спросила Лида и вопросительно взглянула на Чехардина. - Хотите?
- Нет, спасибо, я почти не чувствую холода.
- А вы? - обернулась она к Скворцову, подняв на него свои серые скорбные глаза.
Черт, что за глаза! Опять она показалась ему не так уж дурна.
- Ну как я могу отказаться? - фатовски ответил Скворцов. - Желание дамы - закон.
Она даже внимания не обратила, спокойно потеснилась, давая ему место, и сцепила края чехла перед грудью узкой, побелевшей на сгибах рукой.
- Ребята, я жрать хочу, - заявил Теткин. - Такая закономерность, что в воздухе я всегда жрать хочу.
- Если бы только в воздухе, - сказал Скворцов.
- Нет, серьезно. Только взлетишь - так и разбирает. Надо было в дорогу жратвы купить.
- Что же не купил? Тут вот запасливые люди со своей колбасой летят.
- Психологически не могу. Когда плотно наемся, не могу жратву покупать. А вчера как раз зашел в сашисечную...
- Куда? - спросила Лида Ромнич.
- В сашисечную, - невинно повторил Теткин.
- А ну-ка по буквам, - предложил Скворцов.
- Сергей, Александр, Шура...
Все засмеялись.
- Вы напрасно смеетесь, - подал голос генерал Сиверс, - это особое заболевание: органическая безграмотность. У меня двоюродный брат тем же хворал. Цивилизованный человек, инженер-путеец, а до самой смерти писал "парабула".
- Теткин, а как пишется "парабола"? - бессердечно спросил Скворцов.
- А ну вас к черту. Не обязан я вам тут кандидатский минимум сдавать.
Солнце постепенно переместилось и било теперь в правые окошки вместо левых. Чехардин курил, глядя на облака. Генерал Сиверс по-прежнему четко спал, прислонясь к стене. Скворцов начинал согреваться и размышлял о тысяче дел, ожидающих его в Лихаревке. Справа от себя он слегка чувствовал худое, со слабой косточкой, плечо Лиды Ромнич, но не думал ни об этом плече, ни о ней самой.
Он представлял себе Лихаревку, обжитую за эти годы, как второй дом, деловую свободу командировки, каменную офицерскую гостиницу (прошлый раз не было мест, пришлось жить в деревянной)... "А как прилетим, - думал он, - сегодня же непременно купаться". И он представил себе, как спустился по пыльной крутой тропинке вниз, к реке, в благословенную зеленую пойму, как разделся, затянул плавки, прыгнул... И сразу же обступила его в мыслях теплая блистающая вода, и он резал ее, отталкивая от себя ногами, чувствуя, как он споро плывет, как он бесконечно, ликующе, по-дурацки здоров, каждым мускулом, каждым пальцем, каждым ногтем здоров... А вечером - пульку. Ребята, кажется, подобрались ничего, и Теткин - для смеху, и вообще хорошо - в Лихаревку. Самолет поревывает, поныривает, а он. Скворцов, летит туда, в Лихаревку, - легкий, бодрый, ничего лишнего; в чемоданчике - эспандер, трусы и бритва, а главное, здоров. Это хорошо: потребует жизнь, любые обстоятельства - пожалуйста, я тут, здоров.
А еще он думал, что многие будут ему там рады, и среди многих - Сонечка Красникова...
3
Последний раз, как он был в Лихаревке, месяца полтора назад, стояла жестокая ранняя жара. Майор Красников праздновал присвоение очередного звания. Гости собрались в небольшой квартирке Красниковых - уютно, зажиточно, на диване подушки - болгарский крест. Жесткие тюлевые занавески не колыхались. Гости сидели за столом мокрые, разварные и даже водку, с трудом добытую у Ноя (Скворцов пустил в ход личное обаяние), глотали неохотно. Водка была теплая и желтая, как спитой чай. На тарелке, выпучив мертвые глаза, лежала селедка, лилово окольцованная луком. Напротив Скворцова сидел совсем разомлевший капитан Курганов, а рядом с ним - его жена, смуглая, недоброглазая женщина с большим вырезом, косо спустившимся на одно плечо.