Вот поэтому сейчас и произошло все наоборот. При нашей открытости миру реальной и сетевой, при том, что о пресловутом «железном занавесе» уже никто и не вспоминает, мы становимся все более провинциальными, мы сами уже ощущаем себя мировой периферией, этаким гигантским захолустным дачным поселком, в котором можно навсегда завязнуть или, если повезет, вырваться в большую жизнь.
Мы разорваны между временем и пространством. Будущего практически не видим, разве что кликушествуем о грядущих катаклизмах и развале всего и вся. Настоящее как правило, воспринимается за ошибку, историческую перверсию, насмешку судьбы, где все мелко и ничтожно. Главный объект приложения сил прошлое. О нем можно с нежностью ностальгировать или обрушиться на него с проклятиями, но так или иначе безэмоционально к нему не относимся. По сути, часто живем им одним.
Наше пространство так же переживается ущербным. Мой Северодвинск теперь это исключительно место, где заканчиваются рельсы, отсюда следует уносить ноги под любым предлогом. Недавно был в Саратове и там у местных проскочила реплика, что это умирающий город. Но какой же он умирающий, почти миллионник, красавец, раскинувшийся на берегу прекрасной Волги?!..
Опять же из детства: тогда мы смеялись над «тупыми» американцами, которые не знают, где находится та или иная страна. Но теперь мы сами в своей стране отчетливо знаем лишь несколько топонимов. Отлично понимает: вот Питер, вот Москва, все остальное полулегендарные места, куда можно путешествовать, но жить совершенно не перспективно. Выбор вариантов ограничен, сами не знаем своей страны и все ее пространство подсознательно оцениваем с точки зрения близости к столицам. Для любого молодого человека, который мечтает в жизни чего-либо добиться, сейчас возникает только несколько стереотипных вариантов: те же столицы, ну и джек-пот это заграница райские кущи, где нужно учиться, трудиться и жить власть. Других вариантов практически нет, их никто не видит и не предлагает. Совершенно дико бы воспринималось, если выпускник школы мечтал бы учиться не в Москве, а, например, в Нижнем Новгороде, Омске, Новосибирске, Владивостоке. Также из разряда невероятного, если блестящий выпускник престижного вуза вдруг вознамериться ехать в тот же Северодвинск. Сейчас для нас это вовсе не варианты судьбы, мы запрограммированы на совершенно ограниченный набор. Вся эта ограниченность и производит провинциальную психологию, которая питается нашим нигилизмом к своему времени и пространству, нашим ощущением своей потерянности, не включенности в общую жизнь. Поэтому и все твердим о вырождении, измельчании, вымирании, о необратимости всех этих процессов и ощущаем полнейшую пустоту, как девочка Алина из города Сапожок в повести Романа Сенчина «Чего вы хотите?». Она то и дело пишет полные безнадеги письма своей московской подружке, которая начинает понимать: «Одно дело Москва пусть тяжелый, огромный, опасный город, но с массой возможностей, а другое какое-то захолустье, три улицы и два светофора, и никаких реальных надежд оттуда выбраться. Край цивилизации, который постоянно грызет дикость и мрак». А ведь в эту «дикость и мрак» мы сами себя настойчиво загоняем, быть может, с целью избавления от детских страхов, но ведь пора бы уже и взрослеть. «Новой» России больше двадцати, а она до сих пор борется со своими детскими кошмарами, живет прошлым и не может набраться духа всмотреться вперед
Географические масштабы и местечковое мышление
У прозаика Натальи Ключаревой есть давний рассказ «Один день в Раю». Рай это заброшенная умирающая деревушка, в которой круглый год живет только бабка с козой. Ну и летом несколько человек приезжает. Герой купил там за ящик водки домишко с картой страны на стене. Карта истлевшая, достигшая своей поздней осени. От нее периодически отлетают сами собой куски: вначале «у России отвалился Дальний Восток», затем пожухлой листвой с дерева Камчатка, потом кусок Таймыра, Якутия, юг Сибири и так далее. В финале рассказа остатки карты падают со стены.
Сейчас не буду рассуждать о прозрачной символике этого образа. Говоря о том глобальном раскладе, многие вглядывались в карты, в рубцы, обозначившиеся на теле некогда большой и единой страны. Этот же рассказ вспомнился после одного наблюдения, связанного с географическими, политическими и прочими картами. Помню в детстве эти карты земного шара, но чаще Родины, сопровождали повсюду. Карты висели на стенах многих квартир, иногда были там вместо ковра. Или в отцовском гараже. У меня вообще было ощущение, что они присутствуют повсеместно. Ее контуры всегда были перед твоими глазами и, подойдя к стене, ты мог посмотреть, например, где находится Бодайбо, о приисках которого пел Высоцкий, или, к примеру, увидеть Свердловск нынешний Екатеринбург, Петропавловск-Камчатский. Тот самый, о котором радио постоянно передавало, что там полночь, когда у нас день в самом разгаре.
Отлично помню карту СССР на внутренней поверхности ворот гаража моего отца. От нее исходила особая мистическая сила. Стоило мельком взглянуть на нее, и ты уже не мог оторваться и смотрел, читал, восторгался, напитывался ее энергиями, чувствовал мощь и единство большой нации, совершал взглядом путешествия по ее обширным масштабам. Ну а в самом начале своего пути и под его конец всегда было особым ритуалом обозначение своей точки на этой карте, места, где я. Была еще и забава такая: ищет на ней диковинные города населенные пункты и загадываешь их, чтобы твой товарищ отыскал. Поэтому, чем подробнее были карты, тем ценней. Помню, очень сильно возмущали тогда анекдоты про «глупых американцев». Возмущали не сами по себе, а потому, что говорили, что эти самые среднестатистические американцы совершенно не знают где находится та или иная страна, путают столицы и вообще крайне темные и ограниченные люди. Как это возможно было такого не знать, когда у нас эти карты были все время где-то рядом?! Когда регулярно в них заглядывал, изучал очертания стран, извивы рек, линии водоемов.