Еросим: Как дела? Опять раздор?
Кульбач: Что ты, милый, шутки, вздор!
Покузю́кались слегка.
Ведь перинка там мягка,
Где взбивают, не ленясь.
Еросим: Можно ль эдак жить, бранясь?
Кульбач: В ссоре истинный твой лик:
Весь ты виден, как голик
Ни листочком не прикрыт!
Чувства вспенены навзрыд.
Издаля-то что ль виднее?
Глянь на Нилу и Минея.
Их чужая жизнь влечёт,
А своя тишком течёт
В сонной дрёме и без всплеска,
Без задорин, шума, треска.
А буквально через полчаса, когда Еросим отправился в гончарню, дед взялся развлекать Крену рассуждениями о перипетиях своей семейной жизни.
Кульбач: Раз у нас такая мода:
В доме баба воевода
Тут как хочешь: аль смирись,
Аль сражайся и борись.
Лично я благополучно
Проживаю подкаблучно,
А когда накатит бзык,
Упражняю свой язык.
Крена: После этих упражнений
Не нажить бы вновь ранений.
Всё ж не перегни дугу!
Кульбач: Та останется в долгу?
Без того, поди, помрём,
Нет же, машет чекмарём!
Не добреет сатана!
Для неё за мёд война,
Силовне за развлеченье,
Мне опять же приключенье.
Располагался сей прелестный городок на пригорке, а потому ни весенняя распутица, ни осенние дожди не расквашивали городские улочки и дороги до той непролазной грязи, от чего страдали окружавшие деревни и сёла, расположенные в более низменных местах. Вот и сейчас, проезжая по улице, вдоль которых стояли ладные деревянные особняки, сплошь украшенные резным ажуром, как узорчатые шкатулочки местных барышень для лент, бус и прочей приятной девичьей мелочи, путешественники, направлявшиеся на ярмарку в Крутояры, любовались этим уютным местечком.
Как уже упоминалось выше, проживавший в городке по большей части разночинный люд мещанского сословия в основном был мастеровым, умел трудиться, а потому особо и не бедствовал. Крестьяне, приезжавшие в Посад из ближних и дальних деревень, знали, что у здешних мастеров они найдут всё, что потребуется для дома либо для хозяйственных нужд. Нужен, к примеру, полушубок, так лучше, чем шьёт Светлина, и не сыскать, износились сапоги отправляйся к Тырьяну, а если возникла нужда в конной упряжи, либо седёлко новое справить, либо прикупить бричку это уж обращайся к Покерию.
Каких только мастеров не было на Посаде! Тут тебе и аптекарь Немчутка, и цирюльня Бромштея, и печники, и пимокаты, и гончары, и кузнецы, и швецы, и столяры, и стекольщики, и кружевницы, и другой ремесленный народ. Тут и добротного кирпича можно было купить, и любой скобяной или москательный товар. Даже богомаз, и тот был свой. Да ещё какой! Именно поэтому о посадцах гуляла устойчивая слава: «В том Посаде сколь дворов, столь и дельных мастеров. Все там с делом аль при дельце. И такие есть умельцы!». Заезжим мастерам казалось, что у развесёлых посадцев и работа лучше клеится, и торговля легче ладится. Видимо, поэтому не обошлось без завистников, не желающих признавать мастерства местных умельцев, но обвиняющих их в заносчивости по причине некого сомнительного превосходства. Обычно такие разговоры происходили в трактире либо в лавке Юхтая.
Заезжий: Лишь у вас тут мастера!
Все другие мошкара!
Все вы похвалючие!
Солидный местный обыватель Покерий, старавшийся никогда ни с кем не ссориться по пустякам, высказывался до задушевности миролюбиво, но с неприкрытым умыслом.
Покерий: Ёжики колючие
И у нас встречаются.
Люди отличаются
Мастерством, но не хвальбой.
С оттопыренной губой
Может и дурак пройтись!
Нет заслуг и не мостись!
А находившийся в это время в лавке полицейский пристав, строго оглядел заезжего мужичка и высказал свою мысль, да так веско будто огласил приговор суда.
Пристав: От чужого униженья,
Своего, брат, положенья
Не возвысишь, сколь не тужься.
Ты делами обнаружься!
Покидая Посад, заезжий мужичок ещё долго ворчал, отвлекая ехавшую с ним жену от приятного воспоминания о здешнем базаре, торговых рядах и лавках.
Заезжий: Кто им дал задание
Тявкать в назидание?
Впрочем в Посаде имелась также своя знать, представленная мелким дворянством, зачастую почти разорившимся, но состоявшим на службе в земстве, в управе и в других уездных ведомствах. Их личности обсуждались не менее хлёстко, но, конечно, за глаза.
Моряк Коца, тоже известный борец за справедливость, в беседе с печником Кочу́бом настаивал, что дворянское сословие не самая худшая часть населения.
Коца: Кто богат не значит гад.
Только бес всегда рогат,
Таракан, сверчок, ухват.
Кочуб: Всяк, кто знатен, виноват.
Коца: Знать, а вслед купечество
Часто для отечества
Возводили, создавали,
Кровь на войнах проливали,
Деньги личные вклада́ли.
Кочуб: Прям о бедных и страдали!
Коца: Мож не так! Мож о душе!
Кочуб: Гребешок не нужен вше!
Думают о душеньке?
Ха, скорей о брюшеньке!
Свистуновка отблистала:
Крепостных у них не стало,
Сразу спесь уже не та,
Как в недавние лета.
Коца: Ты не с энтих, невзначай?
Человека отличай
По поступкам, не по роду.
Все мы одного народу!
Но и из разночинного сословия находились такие ловкачи, что продвинулись в карьере, а потому всячески равнялись на тех, кому такое положение доставалось по происхождению. Заносчивость не приветствовалась, и посадцы отзывались о всяком чванливом человеке как с ироничным неодобрением, так и с брезгливым неприятием.