Целый месяц мужики с утра до поздней ночи подновляли в имении заборы, конюшню, крылечко, беседки в саду, а когда пришло время расчёта, управляющий сказал, что платить не будет, ибо они, якобы, весь свой заработок уже проели.
Разобиженные крестьяне с пустыми карманами отправились домой, прихватив господский плотницкий инструмент, с чем в результате и попались в руки полиции.
Во время следствия, управляющий дал показания, что трое бездельников практически ничего не сделали, а выплаченные деньги попросту пропили да ещё и обворовали его хозяев. Однако мужикам повезло, ибо вскоре в имение вернулся сам хозяин и провёл личное расследование, опросив домашнюю прислугу. За нечистоплотность в расчётах управляющий тут же был с позором изгнан вон, мужики получили свободу и причитающиеся им деньги, однако, бедолаги нажили себе славу воров. Уж так повелось на Посаде: раз попал в тюрьму, значит, преступник.
Каких только «заслуг» не навесили местные сударыни на несчастных узников: уж они де и деньги у «князьёв» стащили, и что-то из обстановки умыкнули, и бриллианты господские спёрли, и саму юную княжну пытались как-то грязно опозорить или ещё того хуже, о чём и говорить совестно. Разумеется, с такой худой славой бедным мужикам ни в трактире нельзя было показаться, ни в лавке, ни на базаре. А чтоб сунуться на ночлег в нумера тут и говорить было не о чем!
Так как благочестивые посадцы могли запросто подвергнуть их всеобщей обструкции, охаянные крестьяне решили сразу налегке отправиться домой без дорожного провианта. Единственное, на что они решились, так это, подойдя к чьей-то калитке, попросить напиться. Бедолагам опять крупно «повезло», ибо они наткнулись на Валенту человека неприятного и с подленьким нутром. Тот, действительно, не являл собой гордость Посада по причине скверного характера, «трепливой бабской натуры» и прочих качеств, не заслуживающих уважения. Несчастья и неудачи собственных сограждан Валента встречал с неизменным восторгом, будто чужие неприятности делали его счастливее. Тот же Терестин, разговаривая с хозяином кузниц Прокшей, характеризовал Валенту весьма нелестно.
Терестин: Человек он сволочной.
Прямча как горшок ночной
Только вонь с дерьмом вмещает.
Но за участь вымещает
На других обиды зло.
Потому не повезло
Всем, кто рядом окажись.
Прокша: Сам такую выбрал жизь!
А другим чтоб знали худо
Прокша: Сам такую выбрал жизь!
А другим чтоб знали худо
И каков он был, Иуда.
Ещё один посадский обыватель Поке́рий, которому в нашем повествовании будет отведено особое место, при всей своей рассудительности и терпимости к чужим недостаткам, кроме пороков собственной супруги Фелоньи, вспоминая с соседом Ко́цей этого неприятного горожанина, брезгливо морщился.
Покерий: Тот характер не мужской.
Первый сплетник городской!
Всё средь баб! у их корытца
Любит с ними хрюкать, рыться.
Однако вернёмся к истории про журбанских крестьян. Как только один из них отворил калитку Валентова двора, тот тут же спустил с цепи собаку, так как прекрасно знал, что за люди сунулись в его ворота. Здоровенный, злющий пёс, вцепившись в ногу ступившего во двор мужика, выхватил клок штанины и не только её. Мужички поспешили ретироваться и с тяжёлым сердцем двинулись из Посада.
Когда троица крестьян поравнялась с домом Кульбача, хозяин стоял у калитки. Дед сразу заметил окровавленную ногу прихрамывающего мужика и, будучи сам всю жизнь хромым, проникся к бедняге большим сочувствием и пригласил крестьян зайти. Те не сразу приняли приглашение, ибо уже не верили в доброту и порядочность местных обывателей, но, пораздумав, с опаской прошли во двор. Расспросив мужиков о житье-бытье, а с дедом разговаривал только пострадавший мужик, в то время как двое других пребывали в молчаливом ступоре, Кульбач долго не мог успокоиться из-за гнусной выходки Валенты.
Кульбач: Все тут знают лихоимца,
Как всеобщего «любимца»!
С запашком, да не ваниль!
Завелась же эта гниль
Средь хорошего народа!
Крестьянин: Ну-у, в семье не без урода!
Кульбач: Нам за это извиняться?
Веришь, на него равняться
Здесь не собираются.
Люди утираются,
Если с ним спихнутся близко.
Всё в нём гадко, липко, склизко.
Вернувшаяся домой Кульбачиха была в шоке от новых постояльцев деда. Вездесущая посадская молва, разумеется, не без участия самой бабки, превратила обычных лапотных крестьян в отъявленных разбойников. Утянув Кульбача с крылечка в дом, бабка с округлёнными от испуга глазами зашипела на старика.
Кульбачиха: Ты, паршивец, одурел?
Что ль разбойников пригрел?
Кульбач: Во, разбойники! Гляди-ка!
Про людей так думать дико.
Кульбачиха: Но они же из тюрьмы.
Кульбач: От тюрьмы, да от сумы
Ты тут взгляды не мечи!
Мужика вон полечи.
Чей-то пёс его подрал.
Кульбачиха: А он чё, опять украл?
Кульбач: Да, водицы из криницы!
Дураков тут вереницы,
Кульбачиха во главе!
Можно ль доверять молве?
Кульбачиха не давала клятву Гиппократа, ибо являлась всего-навсего знахаркой, но профессиональная этика взяла верх над страхами. Осмотрев место укуса, бабка принялась за дело. Истерев в порошок какие-то сухие, одной ей ведомые, травы, Кульбачиха ссыпала эту труху в тряпицу, завязала в узелок, смочила заговорённой водой и примотала полученный мокрый тючок к ране укушенного крестьянина.