Было замечено также, что чужеземцы эти, хотя и были довольно обходительны, однако не выказывали той угодливости перед покупателем, какая свойственна мелким торговцам в разнос из Ломбардии или Савойи, прежде наезжавшим в горы время от времени и зачастившим в последние годы, ибо военная добыча доставила швейцарцам помимо славы и некоторую толику деньжат, что способствовало появлению у них интересу к новым товарам. Так вот те купцы бродяжьи были куда как любезны и неутомимы на уговоры, чего и требовало их ремесло, а последние визитеры оказались людьми совершенно безразличными к выгоде, или их не прельщала та малость, какой располагал горный край.
Любопытство возбуждалось еще и тем обстоятельством, что путешественники разговаривали между собой на языке, который, конечно, не был ни немецким, ни итальянским, ни даже французским, но который, по соображению трактирного слуги-старика, доезжавшего некогда аж до Парижа, был английским. Об англичанах же только и знали в здешних местах, что эти воины-островитяне яростно бились с французами, и что войско их, давным-давно вторгшееся в лесные кантоны, было наголову разбито в Рюсвельской долине, о чем хорошо еще помнили седовласые люцернские старцы по рассказам своих отцов.
Парень, сопутствующий чужестранцам, как это скоро узнали, был от рождения grison44 и служил им проводником насколько позволяло ему знание здешних гор. Он поведал, что купцы идут в Базель45, но предпочитают добираться туда проселочными дорогами. Упомянутое обстоятельство еще больше разожгло всеобщее любопытство все разузнать о путешествующих купцах и их товарах. Но, ни один тюк, повторюсь, так и не был развязан, и купцы, покинув Люцерн следующим утром, продолжили свое путешествие, предпочитая дальний путь и скверную дорогу через мирные швейцарские кантоны широким трактам Германии, где чинился грабеж рыцарями-разбойниками, кои в подражание иным владетельным государям воевали каждый во свое удовольствие, и под предлогом налогов и пошлин, со свойственным им местечковым бесстыдством, обирали до нитки всякого, кто проезжал сквозь их воробьиные домены.
По выезде из Люцерна наши странники в течение нескольких часов благополучно продолжали свой путь. Дорога хотя и затруднялась спусками и подъемами, была замечательна своими пейзажами, какими насладишься лишь в Альпах: скалистые ущелья, зеленые долины, широкие озера и бурные потоки, также встречающиеся повсеместно на всех прочих взгорьях, тут соседствуют с ошеломляющими, завораживающими гигантскими ледниками, зрелищем коих насладиться более не удастся нигде.
Тогда был не тот век, чтобы красота и великолепие ландшафта заставляли часами любоваться путешественника или местного жителя. Для последнего самые живописные виды казались обыкновенными, потому как за ежедневными делами и заботами они попросту не замечались, а путешественник, быть может, видел более опасностей, чем красот, в незнакомой стране, и чаще заботился о том, как бы в целости добраться до ночлега, пренебрегая удовольствием полюбоваться величием картин, представляющихся его взору по дороге к месту отдохновения. Однако же наши купцы всю дорогу восторгались окружающими их видами. Дорога пролегала по берегу озера, иногда низом по самому его краю, а иногда, на большой высоте, виясь по склонам гор над глубокими пропастями, которые ниспадали к воде подобно высоким крепостным стенам ко рву. По временам попадались им места и более приятные косогоры, одетые в пленительную зеленую свежесть, уединенные долины с пажитями и нивами, гремящими ручьями, которые как бы резвясь мелькали промеж хижин до подножия холма, украшенного виноградом, и, наконец, достигнув берега с готической часовенкой украшенной шпилем, умиротворенно сливались с озерною гладью.
Этот ручеек, Артур, сказал старший из путешественников, когда они остановились, чтобы полюбоваться одним из только что описанных видов, так похож на счастливую жизнь добродетельного человека.
Однако с высоты разбрасывает он клочья пены. На что это похоже? спросил Артур.
На буйство юности.
В нем больше жизни, хотя и бьется он о камни.
Молодости свойственны поверхностные мысли, возразил отец, но жизнь, как сорную траву, их рвет с корнем
Порою вместе с сердцем, если корни их оттуда.
Ты говоришь о том, сынок, чего пока не понимаешь. За расстоянием минувших лет истина виднее. Иные за благоволение судьбы полагают предупреждение свыше. Взгляни на ту вон вершину, которая по самые косматые брови облачный венец на себя водрузила: под тяжестью его не видно солнца. Глупец величию дивится, но трезвый муж предвидит бурю.
Артур взглянул туда, куда указывал отец на мрачную вершину Пилата.
Туча над этой горой нам шлет недоброе знаменье? удивился молодой человек.
Спроси Антонио, отвечал отец, он, верно, поведует тебе какое-нибудь древнее предание о той вершине.
Артур обратился к проводнику и спросил его, как имя той мрачной горы, которая кажется левиафаном46 промеж громадин окружавших Люцерн.
Тот набожно перекрестился и рассказал предание о том, что здесь покончил свои счеты с жизнью проконсул Иудеи Понтий Пилат47. Проведя несколько лет в пустынных ущельях этой горы, будто бы именно поэтому названной его именем, он, преследуемый угрызениями совести, бросился с отчаяния в бездонное озеро на ее вершине. То ли озеро отказалось принять его плоть, то ли дух его был исторгнут, этого Антонио не взялся объяснить, но только с тех пор здесь часто является призрак из вод. Густым туманом он собирается над Адским озером (так оно прежде называлось), и, мраком окутав вершину, разражается страшной бурей. Антонио добавил, что злой дух в особенности негодует на дерзость чужестранцев, которые восходят на гору с целью увидеть место его погибели; и потому люцернские магистраты запретили кому бы то ни было приближаться к Горе Пилата, под угрозой крупного штрафа48. Окончив свой рассказ, Антонио еще раз перекрестился; примеру его последовали и слушатели, слишком честные христиане, чтобы сколько-нибудь усомниться в рассказе.