Она смеялась, кивала. Пора было уже заговорить об этом. И это было неподъемно.
Крича еще из комнаты, ворвался Максимка:
Папа, папа! Телефон взонит!
Он сунул мне в руку разрывающийся аппарат. Я нажал на отбой.
Шесть пропущенных. Эля.
Кто это? пропела Магда.
Да так. Я тут звонил насчет билетов, узнавал стоимость. Вот, просчитали, видимо.
Она взглянула на часы.
В одиннадцатом часу вечера? Что за контора?
Магда, понимаешь наверное, я не люблю тебя. Мне нужны деньги, и я рассчитываю на твои. А звонила мне Эля
так надо было мне сказать.
Но я выключил телефон и отнес его в дальнюю комнату. Стыд свой я давно завесил тряпкой.
Магда приезжала каждый вечер. Снова пили чай единственное, что никогда не заканчивалось в этом доме. Кивали, улыбались одним ртом, пытаясь собрать разбитые вдрызг отношения. Я ждал. А она все молчала. И о Петре никогда не говорила.
Нужно было уже брать билеты, время уходило, а я все не знал, решила ли она ехать.
Задаренный с ног до головы Макс носился безумный от машинок, бассейнов, поездок в боулинг и любви. И от того, что теперь больше не ругает размякшая баба Инга. Рана от потери матери затягивалась.
Мне нужна семья, говорила Магда.
А мне нужны деньги, думал я.
Ей нужен был ребенок. Мне женщина. И деньги.
Ей нужен был ребенок. Мне женщина. И деньги.
Она все молчала: ни да, ни нет. Наконец, я сказал, что еду за билетами.
Давай куда-нибудь поедем, сказала знакомо и забыто. Провела рукой по волосам от лба к затылку. Я понял: она решила.
Этот жест был с ней, когда она говорила, что, наверное, любит меня. Когда заявляла, что никогда не пострижет свои длиннющие ногти. Когда сообщила, что этого ребенка оставляет аборт ей нельзя Это было пять лет назад. Мне пришлось выбирать между тем ребенком и Максом. Я выбрал Макса. Точнее, Лину. А Магда выбрала аборт. О том ребенке больше не думал никто из нас.
Одним из лучших мясных кабаков нашего городка всегда был Овадон. Пивнушка, но элитная, если так можно сказать о пивнушке. На стоянке иномарки спортивные, внедорожники. Минимум интерьера гладкие дубовые столы и скамейки. Максимум градуса, краткий набор слов и самый вкусный шашлык в городе.
Все для любимой публики: следаков, запрыгивающих в джип после пол-литра джина, торговцев побрякушками, угрюмых лысых типов, никогда не глядящих по сторонам. Метросексуалам здесь не место. Так и мы не из таких.
Магда в один присест осушила пол-кружки пива. Заказала сразу две порции мяса: она теперь много ела. Это была совсем другая женщина, и мне не верилось, что когда-то я ее так любил. Теперь то, что осталось от ее волос, было уныло схвачено в хвост, зависший где-то промеж лопаток.
Я решила: еду. Сегодня разговаривали Он не против.
Она говорила так, словно незаметно откусила от кружки, и теперь битое стекло ранит ей рот. Стало неудобно. Как я буду жить с чужой женщиной? Как мы будем с ней гулять по выходным в парке?
Но затыкал себе рот сигаретой: как-нибудь. Главное уехать, а там будет видно. Не верю, что она может любить это ничтожество. Хотеть его. Я увожу чужую женщину. Замерзшую замершую пружину.
Мы вышли. Она долго не могла открыть машину. Ее китайская сигналка срабатывала от свистка. И она все пыталась засвистеть, и свист не выходил. Тогда я засвистел, открыл машину и сам сел за руль: вести она не могла она плакала.
Туча сгущалась. Становилось темнее. Как ни закрывай глаза, туча надвигалась все ближе. И колесо уже закрутилось. Катилось по земле, лопая тяжестью железного тела чьи-то глупые головы и наматывая на жилистое тело волосы.
Глава 11. Пьяная. Безумная. Любовь. Втроем
Ночью кто-то настойчиво трезвонил в дверь. Мишка зашел ко мне с таким лицом, что я сразу все понял.
Степ, там к тебе, бросил он через порог, как плюнул.
Спускаясь по лестнице, понимал, что не надо мне этого делать. И потом еще сумасшедшие три недели понимал то же. Но снова спускался, открывал дверь и принимал ее.
Было темно, и, распахнув дверь подъезда, увидел под фонарем только одну фигурку в капюшоне. Тогда я понял, что на самом деле вернулся за этой фигуркой. Она метнулась на меня, и спустя миг мы, сцепившись, поскользнулись, повалились в сугроб. Вставали и снова валялись, подрубленные то ли смехом, то ли рыданием, то ли голой, схватившейся водой на асфальте не различишь, в снег роняли мобильники, как оказалось, абсолютно одинаковые.
Спрашивала, как я там, и не слушала тараторила малопонятное. Взахлеб, вперемежку со слезами и упреками в том, что забыл ее, что-то рассказывала про отчима, который подал на нее в суд.
Что случилось, что случилось Какая разница, что случилось. Ну заняла я у него денег и не отдала.
Почему не отдала?
Не собираюсь я ему отдавать! Он с моей матерью живет, я их всю жизнь поила кормила. Почему я должна отдавать?..
Впереди маячил магазин, а в нем безразличный яркий свет. Мне бы волноваться, трепетать и дрожать: вот она, вот же она! Да, это та, о ком ты так плакал, это она, парень. Но не было ни волнения, ни радости. Мельтешащая, дергающая за руку женщина мешала. Хотелось дотронуться до моей, настоящей Эли, выкопать ее из кошмарного тряпья горячечной причиталки, в лицо которой я все никак не мог заглянуть.