Коллектив авторов - Стороны света (литературный сборник 16) стр 10.

Чтобы было что выпить в память о листе бумаги, который завёл он себе
в четырнадцать лет, с именами девчонок, начавших носить лифчик.
Я был единственным, кто знал об этом.
Теперь я единственный, кто может об этом вспомнить.

Файруз протягивает губы к небу,
чтоб пролилось жасминовым дождём
на тех, кто встретились однажды,
не ведая, что влюблены.
Я слушаю её в «фиате» Мухаммада
в полдень улицы Ибн-Габироль.
Ливанская певица поёт в итальянской машине
арабского поэта из Бакья Аль-Гарбийа
на улице еврейского поэта, жившего в Испании.
А жасмин?
Если падет он с небес конца света,
на минутку

зажжётся зелёный
на следующем перекрёстке.

Ущербный как он есть, любимый и прощённый, как он есть,
такой, как есть, сердитый и половинчатый,
голодный, жаждущий, недовольный, кружащий
над пропастью,
стихотворение человеку, ускользнувшему необласканным
из ночных сновидений в дневные,
прочищающему горло, отхаркивающемуся, нащупывающему ботинки,
какому есть, с урчащими кишками,
проталкивающими нечто, что уже скоро
испражнится, и размышляющему о любовном голоде:
долог, долог голод любви,
многий кофий не сможет погасить его. Это стихотворение
ослабевающему потоку его мыслей,
такому, какой есть, неопределенному, недоуменному,
заострённому кверху, человеку, тоскующему и чего-то ждущему,
стихотворение его некровоточащей ране,
клубню его молчаливой обиды, сигарете,
на которую он опирается сейчас,
пока усаживается за стол, как тот, кто напоследок достиг хоть какой-то тишины.
Это стихотворение его чистым страницам, поцелуй
его глазам, обретающим покой в пухе облаков

Я не смогу уточнить, что скрывалось
в каждой слезе часа в три-четыре
утра, когда раздался свисток
из гнутого носика чайника, а
может, из пасти шакала, когда у меня иссякли
все фильтры мировой скорби, но
если ангел осведомится, расскажу ему
о тех, у кого водрузили плахи на сердце и с тех пор
они не перестают стирать всё, что написали,
хотя я и не смогу уточнить, кому смерть от воды,
кому от огня [2], кому от электричества,
возникающего между словами,
только поместить
пёрышко под ноздрю и проверить,
дышу ли я сейчас,
когда все рыхлые женщины переворачиваются
на другой бок.

Проснулась я цаплей.
Не знала, ни кто я, ни что я
ем,
ни кого мне остерегаться, ни где
я живу.

Небо выглядит знакомым,
прыг-скок
и я там

Как Авраам и Сара в Элоней-Мамре
Перед благой вестью,
И как Давид и Батшева в царском дворце
В нежности первой ночи,
Поднимаются мои святые замученные отец и мать
Над морем на западе,
И на них все лучистые короны Бога;
Под тяжестью своей красоты они погружаются,
Не торопясь
Над их головами могучее море течет,
Под ним их глубокий дом

У этого дома нет стен ни с одной стороны,
Вода в воде он построен.
Утопленники Израиля
Прибывают вплавь со всех концов моря
Со звездою во рту.
О чем они речь там ведут стих не ведает сей,
Это знают лишь те, кто в море
Как лира, чья лучистая мелодия остановлена,
Так и я, их хороший сын,
На морском берегу возвышающийся вместе со Временем.

И порой вечер входит в мое сердце вместе с морем,
И я к морю иду
Как будто я вызван на край небес для того, чтоб узреть:
По обе стороны опускающегося солнечного шара
Видны
Мой отец справа и моя мать слева,
А под ступнями их босых ног
Несет свои воды
Горящее море.

В лунные ночи моя святая замученная мать говорит
Моему святому замученному отцу:
Когда родился сын у меня,
Луна оказалась в окне;
Тут же открыл он глаза и взглянул на нее, и с тех пор
Это сиянье поет свои песни в крови у него,
По стихам его вольно гуляет луна с той поры

Много тоски беспокойной в отце моем было,
Но не стояла она, колесница блужданий, во время томленья и жажды
У дома его.
Поэтому знал он молчанье и песню-напев
Знал хасидский нигун
И глазами любил крылья птиц.
«Хотят лететь и летят себе так».

Но мама моя у нее
Томление страстное крепко привязано было
К колеснице той странствий:
Путем понимания сердца
Все ее существо умело ходить, ступая ногами по морю,
Следуя следом луны на волнах
Ко мне, ее сыну в Сионе
Но она не нашла меня я не сидел
На морском берегу и не ждал ее.
И она возвратилась по следу луны на волнах,
Изможденная странствием, с головой в лихорадке, пораженная морем.

И теперь моя мать как отец оба мученики молчания.
На искрящихся волнах есть след от луны 
Да еще есть единственный сын
В целом мире,
Уцелевший на кровавом следу грозы.

это не город в котором ты будешь искать птиц
или собирать травы в конверты гербария
на лугу следить за кротом
смотреть как за берегом исчезают пряди
облаков. с севера приходит зима и порхают стаи
воробьёв в воздухе подобно мёртвым письменам
a дурашливая клио стоит в дверях музея и улыбаясь
прислушивается к звону монет. с вышек льётся вода
запах ромашки
розмарина. за окном некое лицо промелькнёт как отблеск
кувшин который никто больше не клеит. o уста что вы
замерли над книгами в которых бормотание слепого
опустошённость что исчезаешь под руками
всё то что тебя бросало в сутолоку имён
пусть теперь с призраками запляшет на шумной улице.