Не часто в наше время встречает человек такое романтическое утро, а если доведется, то наслаждения для души хватит с избытком. В эти тихие мягкие дни и ночи, когда соприкасаются вечерние и утренние зори хорошо быть у реки на природе.
И всегда здесь случаются памятные истории, они вроде бы самые обыкновенные, но, тем не менее, остаются надолго и так близки сердцу при воспоминании. Особенно потом, когда приходят серые дни падающих снегов и лютая злость морозов. Незатейливые картинки простых этих историй так по душе вспоминать в долгие зимние вечера.
Аксаковское тиховодье
Раньше я часто приезжал на это место к большому омуту недалеко от устья реки впадающей в Волгу. Всех снастей у меня было: одна удочка-телескоп и три донки. Весной во время цветения шиповника по берегам стариц бывал необычный ход рыбы и без богатого улова я не оставался. Правда, ездили мы всегда с товарищами. А в этот раз я приехал один в самую жару лета.
Жара это такое время. У снастей сидеть на солнцепеке как добровольная пытка. И вода, словно стекло: ни морщинки от ветра, да хоть бы небольшой ветерок и то мечта. Искупаешься и, кажется, что заново оживаешь: посвежеет голова, с нее спадает вязкая хмарь, легче начинаешь двигаться, и вроде самое время вернуться к удочкам. Но проходит полчаса, а то и меньше, и опять наваливается душная одурь, когда хочется послать все и уехать домой.
Как обычно, я ставил, втыкая в песок вицы, вырезанные из тальника. Они служили моим донкам вместо кивков. Насаживал мочку навозных червей и опарышей на крючки одной донки, грушку тугой манки на другую донку. А сам садился неподалеку около коряги с поплавочной удочкой и поглядывал на гибкие вершинки донок, где подрагивали, оживляемые течением, колокольчики. Вскоре один из колокольчиков непременно встряхивался, коротко звякнув. Вершинка донки прогибалась по течению, осаживалась и начинала биться резкими толчками. Подбежал, подсечка. И на леске сверкал солнечным серебром тугой и резкий небольшой подлещик. Он был теплый, как и вода, пах свежестью речных струй и травой шелковицей зацепившейся под берегом. А потом начинал биться колокольчик другой донки. На крючке уже сидела красноглазая сорожка-плотвичка.
Иногда я менял насадку. Я насаживал на крючок кубики ржаного или белого хлеба, вначале протыкая корку, а затем сквозь мякиш обратно в корку пряча жало. Тогда удилище донки могло прогнуться по всей длине. Это брал язь. Он неохотно выходил на поверхность и бился прыжками и ударами в каскаде серебряных брызг. Это после весны так всегда клевало, вначале лета.
А в тот раз я приехал заранее, заночевать на берегу две ночи. В пятницу после работы на предпоследнем автобусе я выехал из города. И на берег, к воде я пришел почти ночью, пешком от остановки надо было пройти около пяти километров. И вот я подходил к месту на зыбкой границе ночи и начала молодой утренней зари. А подходя к месту, вдруг услышал я необычный шум в тихой заводи. Я замер от странных звуков, идущих от реки. Словно звонкое причмокивание и чавканье слышалось из зарослей прибрежных кувшинок. Мне показалось, что я вижу, как шевелятся листы на воде, а может быть, это был обман зрения и лишь теплый воздух струился над рекой. Я долго тихо сидел у воды, не разматывая удочек, и убедился, что речные «поросята» это не фантастика, а вполне реальные создания. В траве временами слышались мягкие шлепки, и кувшинки словно раздвигались чьими-то крепкими телами.
Иногда я менял насадку. Я насаживал на крючок кубики ржаного или белого хлеба, вначале протыкая корку, а затем сквозь мякиш обратно в корку пряча жало. Тогда удилище донки могло прогнуться по всей длине. Это брал язь. Он неохотно выходил на поверхность и бился прыжками и ударами в каскаде серебряных брызг. Это после весны так всегда клевало, вначале лета.
А в тот раз я приехал заранее, заночевать на берегу две ночи. В пятницу после работы на предпоследнем автобусе я выехал из города. И на берег, к воде я пришел почти ночью, пешком от остановки надо было пройти около пяти километров. И вот я подходил к месту на зыбкой границе ночи и начала молодой утренней зари. А подходя к месту, вдруг услышал я необычный шум в тихой заводи. Я замер от странных звуков, идущих от реки. Словно звонкое причмокивание и чавканье слышалось из зарослей прибрежных кувшинок. Мне показалось, что я вижу, как шевелятся листы на воде, а может быть, это был обман зрения и лишь теплый воздух струился над рекой. Я долго тихо сидел у воды, не разматывая удочек, и убедился, что речные «поросята» это не фантастика, а вполне реальные создания. В траве временами слышались мягкие шлепки, и кувшинки словно раздвигались чьими-то крепкими телами.
Когда стало светать, я разделся и зашел в теплую воду поплыл к месту, где явно жировала какая-то крупная рыба. Перевернув несколько листьев кувшинок, я обнаружил на нижней стороне множество всякой всячины: пиявок каракатиц и других насекомых и личинок. Набрал я этой всячины в полиэтиленовый пакет. Вернулся на уже освещенный солнцем берег.
В этот раз донки мои остались неразмотанные. А ловить я начал исключительно на поплавочную удочку. Вскоре на воде качался поплавок из гусинова пера. Длины шестиметровой моей удочки хватило как раз до края кувшинок. Здесь в заливчике не было никакого течения, то самое аксаковское тиховодье, неизвестное и неисследованное.