Затем, обернувшись к иконостасу, наложил на себя крестное знамение и молвил:
На все воля Твоя, Господеви!
Княже, бегти надо ти на конюшенный дворъ, вымолвил пораненный воин, опускаясь пред Василием на колени, теряя силы и подплывая кровью.
Спаси тя Христосъ, промолвил князь и ринулся в открытые врата северного портала. По глубокому снегу небыстро добежал он до конюшни. Запыхавшись, открыл воротную створу и увидел, что у коновязи нет ни одной лошади.
Не бе мне коня уготовано! в отчаянии крикнул он.
Произнеся это, Василий напряженно осмотрелся и вновь побежал в собор. Быстро добравшись туда, велел мнихам накрепко затворить все врата. Те с перекошенными от страха лицами беспрекословно исполнили приказ князя. Василий осмотрелся. На полу в луже крови лежал воин его двора, что предупредил господина, подняв сполох. Над ним склонился кто-то из монастырской братии. Василий подошел и присел пред лежавшим воем. В церковные врата забарабанили, требуя открыть.
Живъ ли? спросил Василий монаха.
Живой есть, токмо язвленъ зле, негромко отвечал мних.
Почто же зде ти, княже? прошептал воин сквозь зубы, открыв глаза.
Понадеял ся язъ грешныи на крестное целование не повеле себе ничего уготовити, отвечал князь со скорбью в голосе.
В ту минуту в северные церковные врата ударил таран.
Отворяите! Ни то силою врата сымемъ! орал кто-то снаружи.
Удары в воротные створы становились все сильнее и сокрушительнее. Посыпалась штукатурка с фресками.
Княже, воспрети имъ крушити церковныя врата, молвил с трепетом кто-то из братии.
Василий подошел к запертым вратам и громко вопрошал:
Эй! Есть среди вас кто из бояр, аль бо князь?
Кто самъ есть таковъ? послышали снаружи.
Великии князь Московскии, сказано было в ответ.
Великий князь Димитрий на Москве! Ту же несть Великому князю, последовали ответ и веселый гогот.
Цыцъ те, холопы! прикрикнул кто-то грозно снаружи
Зде язъ есть, боярин Никита Добрынскии, княже! Узналъ ли мя? громко произнесено было тем же голосом.
Узналъ ти, Никита. Чего хочеть брать мой князь Можайскии Иван Андреевич?
Вели мнихамъ отворити врата, княже, ответил Добрынский.
Поди, Никита, молви Ивану, де хочетъ Димитрий (Шемяка) Великого стола, отдамъ ему. Перескажи, де приму постригъ зде же в Троице, не выиду из обители. Буду Господа молити за братью свою. Не помыслю никоего лиха супротивъ братьевъ! со слезами на глазах, но уверенно и твердо промолвил Василий сквозь запертые врата.
С той стороны слышен был лишь негромкий разговор. Однако удары тарана прекратились.
Что же ти, Никита? Поидеши ко Ивану? вновь спросил Василий с тревогой в голосе.
Вели отворити, княже! Ино врата сымемъ, ино храмъ пожжемъ, не вводи во грех, отвечал боярин.
Отворимъ, княже, льзя ли храмъ пожещи? негромко и неуверенно запричитали мнихи.
Василий оглядел суровым взором братию и тихо, но твердо молвил:
Отворяите.
А ты, отче, обратился он к мниху, указуя на раненого, пригляди за слугою моимъ, уврачуй раны. Сполнишь, не забуду сего
В полутемном храме раздался глухой удар затвора и скрип отворяемых церковных врат. С клубами пара в храм ворвались десятки вооруженных воев, принявшихся избивать мнихов. Минуты через три, гремя подковами кованых сапог, к Василию Васильевичу подошел дородный, крепкий как дуб, раскрасневшийся от мороза в шубе наброшенной на плечи, с мечом на поясе, доспешный боярин Никита Добрынский, и, положив длань десницы князю на десное рамено, молвил:
Поиманъ еси, ти княже, Великимъ княземъ Дмитриемъ Юрьевичемъ
А еще через полчаса голые сани со связанным полураздетым пленником, плечи которого прикрыты были старым тулупом, помчались по зимней дороге в Москву. С ним на санях сидели двое воев-стражников то были холопы князя Можайского.
А еще через полчаса голые сани со связанным полураздетым пленником, плечи которого прикрыты были старым тулупом, помчались по зимней дороге в Москву. С ним на санях сидели двое воев-стражников то были холопы князя Можайского.
В монастыре какое-то время еще царил сполох. Люди Шемяки и можайцы искали, вязали, били москвичей и сторонников князя Василия. Но монахи успели спрятать княжичей с Митей Ряполовским на сеновале близ трапезной. Иван да Семен Ряполовские укрылись в погребах. Запомнился на всю жизнь маленькому княжичу Ивану тот страшный день. Когда монахи привели их на сеновал, спешно раскидали стог и посадили их в него, маленький Юра от испуга заревел во все горло. Иван и сам готов уж был пустить слезу, но Митя Ряполовский, насупив брови, серьезно пригрозил:
Не можно, княжич, слезе попущати. Достойно ли ти еси? Вона лутче угомони меньшого братца.
Пока монаси закидывали их сеном, Иван с дрожью в голосе и с трепетом в сердце вытирал слезки на глазах брата и уговаривал:
Юрочекъ, цыцъ ти. Будеши выти, злые волци услышатъ яко плачеши, приидуть и съядять ны.
Наконец уговоры Ивана подействовали. Меньшой брат успокоился. Да и монаси надежно обложили их сеном со всех сторон. Им втроем стало тепло и уютно. Юра засопел, уснул. Вдруг в трапезной по соседству послышалась матерная брань и глухие удары. Иван понял, что злые люди, которые ищут их, крушат столы и лавки, опрокидывают и бьют глиняные горшки и посуду. Заскрипела и хлопнула дверь. Наглые, обозленные, пьяные голоса и шаги людей послышались совсем близко. Митя Ряполовский зажал обеими дланями рты княжичам. Вдруг что-то острое, жесткое и длинное, рассекая сено, прошло в вершке над головой княжича. Прошло и тут же было утянуто назад. Затем точно также, но далее за их спинами, и раз, и другой. По напряжению длани Митрия Иван понял, что тот сжался в комок, обняв и притянув княжичей к себе. Юрочек уже спал, пуская пузыри носом.