Гляди ж, Иванъ, оставляю тя воеводою на Москве. Быти же с тобою сыну князь Юрию. Да мать мою достоитъ берегти. Стара княгыня София Витовтовна. Куда ж ехати ей, озабоченно наставлял Великий князь Василий, обращаясь к старшему Ряполовскому, облачаясь в дорожный кафтан поверх кольчуги и поправляя черную повязку на незрячих глазах.
Помыслю о том, господине. С собою кого ж возьмеши, государь? спросил боярин.
Кого ж яти, какъ не старшого сына. Великий князь Иванъ очи мои, отвечал Василий.
А государыня-княгыня с малыми детками како жъ? вновь спросил боярин.
Великую княгыню с детками имамъ отправити во Углич. Ты уже тъ пошли брата Семена, аль бо Митрия, дабы проследили за сборами, наказывал второпях Великий князь.
Все сполню, государь. Не иначе садити ся намъ в осаду, сказал боярин, качнув головой.
На Москве ныне суть множество бояръ и детей боярскихъ и многое множество народа. Зде же митрополитъ Иона, да весь чинъ священнической и иноческой. Отсидите ся, отмолите ся.
Богъ милостивъ, молвил старый боярин.
Язъ сей же часъ поиду к Волге по градамъ. Имамь полки събирати. Вели седлати коней тотъ часъ, велел Василий Васильевич.
Ряполовский послушно склонил голову.
На рассвете в пятницу, 2 июля, Мазовша «с ратью великой» прорвался к сердцу Русской земли. Поспешно оставил Москву Василий Васильевич Второпях позабыл он о главном не велел заблаговременно сжечь посады, окружавшие со всех сторон Кремль. Их-то и зажгли ордынцы. Прикрываясь завесой дыма, бросились ратные татары на приступ к кремлевским стенам. Едва-едва успели москвичи закрыть врата града и взойти на стены с оружьем. Страшный жар плыл и разливался вокруг Кремля. Ветер тянул в Кремль с востока с Зарядья[24] и с Яузы. Скученные на узком пространстве между стен и стрельниц защитники Москвы начали задыхаться от жара и дыма. Летевшие через стены с пылающего посада искры и головешки зажигали деревянные постройки. Их заливали, тушили, как могли. Густая пелена едкого желтого дыма заволокла Кремль.
«Отъ дыма не бе лзя и прозрети», писал летописец.
Старые белокаменные стены, о которые ранее разбивались приступы ратей Ольгерда, Тохтамыша, Едигея и Улу-Мухамеда, были в плохом состоянии. Страшный пожар 1445 года нанес им немалый урон. В местах обрушений их крепили бревнами. К этим местам и устремились на приступ ордынцы.
Молодой, рослый и сильный мурза Ямгурчей, облитый кольчугой, укрываясь щитом от пуль и стрел, спешился и сам повел на приступ своих людей. Перед ними были стены и угловая стрельница у неширокой реки, которую урусы звали Неглинной. Передние ряды ордынских воинов тащили тяжелые и длинные лестницы, бревна, задние били стрелами по стенам.
Но москвичи, как и в прежние времена, не дрогнули. Их пули, стрелы и арбалетные болты десятками разили татар. Под прикрытием дыма из воротных башен к Неглинной-реке, и к Кучкову полю, и к торгу вывели московские воеводы свои отряды, дабы отвлечь татар от приступа. Вылазки удались. До темноты кипела рукопашная сеча под кремлевскими стенами и среди дымящихся развалин посада. Ямгурчей, обрызганный кровью, секся тяжелой кривой саблей, свирепо вращая раскосыми глазами, орал на своих воинов, призывая их не оставлять сечи и грозя им смертью:
Паршивые шакалы! Куда бежите? Вы срамите не только меня и нашего хана! Вы срамите самого Аллаха! Овцы, я сам буду резать вам глотки!
О, Всевышний! О, господин, урусы перебьют нас всех, если ты не выведешь воинов из схватки! кричал ему в ответ верный слуга Ибрагим.
Умолкни, трусливый пес! Иншалла!
Господин! Их стрелы сыплются, как дождь! Береги себя!
Ветер усиливался. Посад догорал, и дым легко сносило в Занеглименье. Московские лучники осмотрелись и начали метко разить татар со стрельниц и стен.
«Ссс-шок!»
Толстый русский арбалетный болт[25] просек кольчугу на правом плече мурзы Ямгурчея и окровавленным концом вышел со спины. Тот заскрипел зубами.
Суккен сек! выругался, шипя, роняя клинок, качнулся спиной назад. Верный Ибрагим был рядом и уже тащил своего господина подальше от стен Кремля
Взять столицу изгоном[26] Мазовше не удалось.
Зловещее зарево догорающих пожаров то вновь вспыхивало, то утихало окрест Кремля. Ветер поднимал гарь и сажу. Солнце садилось в багровеющее пожарище. Стучали топоры и молоты. Москвичи трудились и сновали близ кремлевских стрельниц и стен. Ставили «пристрой градный». Слышались то матерное словцо, то острая шутка, то молитва. Клали бревенчатые клети, крепили бревнами каменную кладку прясел и башен, ставили предмостные укрепления, выкладывали железные и медные орудия на быстро сколоченные деревянные лафеты, таскали и накладывали в стрельницах малыми горками каменные ядра и железную картечь, бочонки с порохом. Иван Ряполовский, закованный в стальной колонтарь[27], на металлических пластинах которого играли тускнеющие блики пожара, стоял в окружении своих братьев и соратников на верхнем венце Никольской стрельницы напротив большого торга. Левую руку его облегал тяжелый щит «павеза» с продольным долевым желобом. Из-под длани десницы смотрел он за стену на юго-восток. Татарские стрелы изредка долетали сюда и бились о камни стены на излете.