Иная баба порет рыбу и раздавит желчь; уху-то хлебаешь, а в ней горечь неподобная. Так вот и я: живу, только хлебать-то припадает самую горечь Иной раз терпишь-терпишь, да и скажешь: «Жизня, жизня, когда ты похужеешь?..»
Ты человек не свойский, посторонний, вот ты и обсуди умом: в какую петлю мне голову просовывать?
Есть у меня дочь Наташка, нонешний год идет ей семнадцатая весна. Вот она и говорит:
Гребостно мне с вами, батя, за одним столом исть. Как погляжу я на ваши руки, так сразу вспомню, что этими руками вы братов побили; и с души рвать меня тянет
А этого она, сучка, не понимает, через кого все так поделалось? Да все через них же, через детей!
Женился я молодым; баба мне попалась плодющая, восьмерых голопузых нажеребила, а на девятом скопытилась. Родить-то родила, только на пятый день в домовину убралась от горячки Остался я один, будто кулик на болоте, а детишек ни одного Бог не убрал, как ни упрашивал Самый старший Иван был На меня похожий, чернявый собой и с лица хорош Красивый был казак и на работу совестливый. Другой был у меня сынок четырьмя годами моложе Ивана. Энтот в матерю зародился: ростом низенький, тушистый, волосы русявые, ажник белесые, а глаза карие, и был он у меня самый коханый, самый желанный. Данилой звали его Остальные семеро ртов девки и ребятенки малые. Выдал я Ивана в зятья на своем же хуторе, и вскорости родилось дите у него. Данилу тоже было счинался женить, но тут наступило смутное время. Получилось у нас в станице противу советской власти восстание! Прибегает на другой день ко мне Иван.
Давайте, говорит, батя, уходить к красным. Христом Богом прошу вас! Нам нужно ихнюю сторону одерживать затем, что власть до крайности справедливая.
Данила тоже в это самое уперся. Долго они меня сманывали, но я им так сказал:
Вас я не приневоливаю, идите, а я никуда не пойду. У меня, окромя вас, семеро по лавкам, и каждый рот куска просит!
С тем они и скрылись с хутора, а станица наша вооружилась чем попадя, и меня под белы руки и на фронт.
Данила тоже в это самое уперся. Долго они меня сманывали, но я им так сказал:
Вас я не приневоливаю, идите, а я никуда не пойду. У меня, окромя вас, семеро по лавкам, и каждый рот куска просит!
С тем они и скрылись с хутора, а станица наша вооружилась чем попадя, и меня под белы руки и на фронт.
На сходе говорил я:
Господа старики, всем вам известно, что я человек семейный. Семерых детишек имею. Ну, как ухлопают меня, кто тогда будет семью мою оправдывать?
Я так, я сяк нет!.. Безо всяких вниманиев сгребли и отправили на фронт.
Позиции стали как раз под нашим хутором. И вот, дело это было под Пасху, пригоняют в хутор девять человек пленных, и Данилушка голубь мой любый с ними Провели их по площади к сотенному. Казаки на улицу высыпали, шумят:
Побить их, гадов! Как выведут с допроса крой в нашу силу!..
Стою я промеж них, колени у меня трясутся, но видимости не подаю, что жалко мне сына, Данилушку-то Поведу глазами этак в сторону, вижу шепчутся казаки и головами на меня кивают Подошел ко мне вахмистр Аркашка, спрашивает:
Ты что же, Микишара, будешь коммунов бить?
Буду, злодеев таких-сяких!..
Ну, на` тебе штык и становись на крыльцо. Дает мне штык, а сам ощеряется: Примечаем мы за тобой, Микишара Гляди плохо будет.
Стал я на порожках, думаю: «Матерь Пречистая, неужто я сына буду убивать?»
Слышу у сотенного крик. Вывели пленных, а попереди Данила мой Глянул я на него, и захолодала у меня душа Голова у него вспухла, как ведро, будто освежеванная Кровь комом спеклась, перчатки пуховые на голове, чтоб не по голому месту били Кровью напитались они и к волосам присохли Это их дорогой к хутору били Идет он по сенцам, качается. Глянул на меня, руки протянул Хочет улыбнуться, а глаза в синих подтеках и один кровью заплыл
Понял я тут: ежели не вдарю его, то убьют меня свои же хуторные, останутся малые дети горькими сиротами Поравнялся он со мной.
Батя, говорит, родной мой, прощай!..
Слезы у него кровь по щекам смывают, а я насилу руку поднял будто окостенел В кулаке у меня штык зажатый. Вдарил я его тем концом, какой на винтовку надевается. В это место вдарил, повыше уха Он как крикнет ой! заслонил лицо ладонями и упал с порожек Казаки гогочут:
Омочай их, Микишара! Ты, видно, прижеливаешь свово Данилку!.. Бей, а то тебе кровицу пустим!..
Сотенный вышел на крыльцо, сам ругается, а в глазах смех Как начали их штыками пороть, у меня душа замутилась. Кинулся я в уличку бежать, глянул в сторону увидал, как Данилушку мово по земле катают. Воткнул ему вахмистр штык в горло, а он только кррр.
Внизу под напором воды хрустнули доски парома, слышно было, как хлынула вода, а верба дрогнула и тягуче заскрипела. Микишара потрогал ногою вздыбившуюся корму, сказал, выбивая из трубки желтую метелицу искр:
Утопает наш паром, завтра придется до полудня дневалить на вербе. Вот случай какой выпал!..
Долго молчал, потом, понижая голос, глухо заговорил:
Меня за энто дело в старшие урядники произвели
Много воды в Дону утекло с той поры, а досель вот ночьми иной раз слышу, как будто кто хрипит, захлебывается Тогда, как бежал, слышал Данилушкин-то хрип Вот она, совесть, и убивает