Скоро, уже скоро.
В кармане завибрировал телефон. Павел, не глядя на экран, смахнул пальцем зеленый значок:
Да
Павел Константинович, это охрана. Вы просили предупредить
Они приехали? оборвал он охранника
Да, поднимаются в лифте.
Хорошо.
Рощин прошел к столу, разложил папки с проектами и документацией по порядку и включил висящий под потолком проектор. Затем прошел к окну, задернул плотную штору и аккуратно разложил укатанный в рулон экран. Уже защелкивая фиксаторы, он услышал за дверью шаги, через секунду дверь открылась и Шатов со Знаменским появились на пороге.
Привет, Паш! на Знаменском был короткий норковый не то пиджак, не то пальто. Знаменский напоминал Рощину Портоса, такой же добродушный, большой, любящий все дорогое и блестящее фанфарон. Все в нем, начиная от одежды и обстановки его дома, заканчивая машиной, часами, украшениями и счетами в ресторане, было дорого, статусно и на взгляд Павла безвкусно. В Знаменском было с пару десятков лишних килограммов, но что было удивительно, он был достаточно спортивен. Рощин несколько раз смотрел, как они с Шатовым гоняли шайбу в компании таких же как они коммерсантов, и для него было удивительным, как Знаменский легко катался на коньках. Шатов же был в прекрасной физической форме и потому Рощина совсем не удивил.
Привет! Рощин пожал протянутую ему руку, рукопожатие было крепким и каким то надежным Вообще, у Рощина была своя градация рукопожатий. Она основывалась на эмпирическом опыте и Павел ей очень гордился. По тому, как мужчина жмет тебе руку, можно было сказать об этом самом мужчине очень многое. Рукопожатие с размаху, крепкое рубаха-парень, живет эмоциями, компанейский, слабое интеллектуальное начало. Рукопожатие крепкое, с попыткой либо потянуть вниз, либо как бы толкая, привычка доминировать, решительный, любит действовать. Рукопожатие крепкое, с сильным сдавливанием культ физической силы, яркое мужское начало. Рукопожатие вялое, как бы нехотя демонстрирование интеллектуального превосходства, нарциссизм. Конечно же имелись и смешанные виды и еще с десяток других, но для Рощина рукопожатие всегда составляло о человеке первое впечатление, а как говорят англичане: «Первое впечатление нельзя произвести дважды».
Между тем, Шатов тоже протянул Рощину руку. Павел протянул свою. С самой первой встречи, как будто какая-то невидимая черная кошка пробежала между этими людьми. Прошло уже несколько лет, а отношения между ними сохранялись на отметке ниже нуля, как любил говорить Знаменский. Он уже не раз пытался сделать их если не друзьями, то хотя бы приятелями. Конечно же, будучи русским человеком, Стас и попытки предпринимал совершенно русские заказывал столик в ресторане, придумывал какой-нибудь повод и они ехали все вместе, конечно же выпивали, потом находилась какая-нибудь тема для разговора, а дальше сходились вместе лед и пламень и они спорили. Спорили до возведенного в абсолют нетерпения, приводя все мыслимые аргументы, разбивая доводы друг друга и подлавливая оппонента на нестыковках, Шатов раздражался, Рощин редко терял самообладание, а Знаменский, давно потеряв нить разговора, тихо напивался до совершенно безобразного состояния. После третьей или четвертой попытки (Знаменский точно и не помнил), «федеральная программа по примирению враждующих сторон» была свернута. Надо признать, что характер взаимоотношений Шатова и Рощина никогда не влиял на работу, по какой то внутренней самоорганизованности они оба сумели провести границу между личными и служебными коммуникациями.
Ну давай, хвастайся, чего там у тебя? Знаменский расположился у длинного стола, Шатов сидел напротив, закинув ногу на ногу.
Слушаюсь, господин генеральный директор!
Павел щелкнул кнопкой на пульте управления, на экране проектора появился логотип компании и началась презентация.
Рощин смотрел ее уже в сотый раз, но сегодня, после десятка его редактур, она казалась ему идеальной. Он наблюдал за Знаменским и Шатовым и ему казалось, что они удовлетворены происходящим на экране. Лицо Марка было серьезным и непроницаемым, но за эти годы Рощин достаточно его изучил. Он был доволен, но дожидаться от него слов похвалы или прямого признания качества проделанной работы не приходилось. Знаменский же напротив, удовлетворенно кивал головой в такт говорящему по-английски голосу, широко улыбался, хотя Рощин знал на сто процентов, что Стас ни черта не понимает. Изучение иностранных языков не давалось Знаменскому просто никак. Он относился к типу людей, которые привыкли жить в своей раковине, тяжело прощались со старыми вещами, и, говоря современным языком, «тяжело выходили из зоны комфорта». Люди этого типа страшно страдают от всевозможных изменений условий, малейшего отклонения от испытанных течений и тяжело расстаются с привычками. Однажды обрисовав круг своих интересов, привязанностей и пристрастий, Знаменский практически не выходил за его пределы, и новые термины, технологии, сетевые и программные возможности отскакивали от него, как капли дождя от куска оцинкованного профнастила. Английский язык тоже оказался вне этого незримого для остальных круга его персонального комфорта. Рощин с усмешкой вспоминал, как ему приходилось переводить Знаменскому совершенно смешные, известные каждому школьнику слова, когда они въезжали в гостиницу в Лондоне или проходили таможенный досмотр в аэропорту Хитроу.