Деятельность и активность
Судьба понятия «активность» в психологии является своеобразным зеркалом ее исторического становления и обособления в качестве самостоятельной науки (Петровский А. В., 1967).
Если бы нам удалось восстановить голоса тех, кто на рубеже XIXXX вв. отстаивал идеалистические традиции в трактовке активности, известных в те годы философов: Л. М. Лопатина, С. Л. Франка, Н. О. Лосского и многих других, то мы столкнулись бы прежде всего с пониманием активности как имманентного свойства духа, открывающегося человеку исключительно в ходе самонаблюдения, или, иначе, «интроспекции» (взгляд изнутри). Здесь замелькали бы такие слова, как «душа», «дух», «Воля», «Я», «спонтанность», «апперцепция» (синтетическая способность сознания) и др. Источник активности, сказали бы эти философы, содержится, точнее, глубоко спрятан, в деятельности «души» и непознаваем ни одним из естественно научных (объективных) методов.
Но тут же мы услышали протестующие голоса представителей эмпирического и естественнонаучного направлений в психологии. «Ваши умозрительные схемы, сказали бы они, какими бы логичными или изощренными они ни казались, безжизненны; они далеки от реальных проблем, решаемых людьми; вы извлекаете человека из реальных его связей с миром. Между тем именно в рассмотрении этих связей единственно и можно усмотреть источник возникновения и область обнаружения человеческой активности». И правда, что есть активность человека? Это есть, прежде всего, его отношение к окружающему миру, а оно тут мы уже вполне отчетливо слышим голос одного из ярких психологов тех лет: А. Ф. Лазурского, которого сейчас в профессиональной среде назвали бы «личностником»: «Оно, это отношение, есть мера устойчивости субъекта к влияниям окружающей среды и, в свою очередь, мера воздействия на среду!»
Увы! Этот ответ, который как будто бы вполне вписывается в круг наших сегодняшних представлений, ничуть не удовлетворяет представителей «идеалистического крыла» в разработке проблемы активности субъекта. «А откуда, собственно, вопрошают они, берутся ваши так называемые отношения, что обеспечивает столь высоко ценимые вами устойчивость и воздейственность человеческой особи?» И, не дождавшись ответа, дают уже знакомый нам свой: «Дух», «Воля», «Я»
«Ну, нет! вступает в воображаемый диалог основатель рефлексологии В. М. Бехтерев. Душа здесь ни при чем. Биологические импульсы, энергия тела, природно-биологический потенциал вот в чем источник активности!»
«А был ли мальчик?!» как бы озадачивает «горьковским гласом» своих «собеседников» другой крупный ученый того времени, автор реактологии К. Н. Корнилов. «Нет активности, есть только реактивность!» (слова, принадлежащие самому К. Н. Корнилову и выступавшие в качестве девиза реактологических исследований вплоть до самого окончания 20-х годов).
Этот спор, начатый так давно, продолжается и поныне (взять хотя бы взгляды философов экзистенциального направления или необихевиористов в лице Скиннера, выдвинувших концепцию «манипуляции людьми»). Основные позиции в понимании активности оказываются здесь уже заданы, и по ним можно предугадать дальнейшие «ходы» в решении этой проблемы в пределах все тех же объяснительных схем, какие бы формы последующего обсуждения они ни принимали. За всеми этими взглядами вырисовывается по существу ложная дихотомия: «либо дух либо тело»; либо источник активности «внутри» субъекта, либо «вне» его. Они закономерно породили сомнение в самом существовании феномена активности. Между тем искомое решение состоит, разумеется, не в том, чтобы выбрать, какой лучше. «Оба хуже»!
Принцип решения столь остро стоящей проблемы содержался в разработке категории «деятельность», снимающей как дуализм «духа» и «тела», так и дуализм «внешнего» и «внутреннего» в природе человека (мы еще затронем в этой связи работы А. Н. Леонтьева и С. Л. Рубинштейна двух лидеров отечественной психологии).
На протяжении 30-х годов, в связи с проникновением в концептуальный аппарат психологии идей об активном характере отражения, о происхождении сознания из трудовой деятельности, о роли потребностей в развитии личности, принцип активности в явной или неявной форме становится определяющим для интерпретации важнейших психологических фактов и закономерностей.
С именем Л. С. Выготского связано развитие представлений о культурно-историческом опосредствовании высших психических функций. В историко-психологических исследованиях, освещающих взгляды Л. С. Выготского, обычно подчеркивается, что активность в его понимании была обусловлена использованием «психологических орудий». В целях нашего анализа укажем, что в работах Л. С. Выготского и его сотрудников активность раскрывается также и со стороны становления ее как знаковой, орудийной. С особенной рельефностью этот план представлений об активности выявляется при анализе черт, присущих «инструментальному» методу, развитому в работах Л. С. Выготского и его сотрудников. Как известно, экспериментальный метод предполагал создание ситуации свободного выбора относительно возможности обращения к «стимулу-средству» при решении поставленной перед испытуемым задачи. Необходимость использования в деятельности «стимула-средства» не навязывалась испытуемому извне. Действие со «стимулом-средством» являлось результатом свободного решения испытуемого. В зависимости от уровня развития субъекта, внешние «стимулы-средства» выступали по-разному. Они могли как соответствовать, так и не соответствовать возможностям их использования; их применение могло выступать как во внешней, так и во внутренней форме. «Психологическое орудие» означало не столько принудительно воздействующее на субъекта начало, сколько точку приложения сил самого индивидуума, которые как бы «вбирают» в себя знак. Индивидуум тем самым рассматривался по существу как активный.